Глава 35. Злодеев не существует

Приехав на завод, господин наместник первым делом потребовал показать ему сборочный цех. Коленвал заметил на это, что управляющего сегодня нет и не предвидится.

«Вот и прекрасно», — холодно ответил наместник.

Чем это было прекрасно, выяснилось примерно через час. Тем это было прекрасно, что инспекция, оказывается, изначально была лишь предлогом для беседы с самим Коленвалом.

Господин наместник подозревал его в сочувствии листовочникам.

«Какая наблюдательность. Готов поспорить, на эту мысль вас навела листовка, которая осталась у меня на двери даже после того, как Охрана Петерберга разгромила мой дом».

Верно, кивнул наместник, чуть удивившийся такой прямоте. Раз Коленвал решил не скрывать своих воззрений, он, наверное, знает людей, листовки распространяющих. Может, даже слышал, кто их печатает?

«Например, я», — ответил Коленвал и увидел, как на запястьях его защёлкиваются наручники.

У наместника было худое, равнодушное лицо, на котором тем не менее немедленно проявился живой интерес. У наместника также было при себе четыре охранника из личной гвардии, отконвоировавших Коленвала в собственный кабинет.

Тот ледяным голосом потребовал прекратить беззаконие и объяснений.

С тех пор прошло почти четыре часа.

— Я уже шестнадцать раз сказал вам и скажу ещё столько же, — раздражённо повторил Коленвал. — Вы не имеете права меня задерживать. Вы не имеете права меня допрашивать. Я имею право не отвечать вам и не рассказывать, печатал ли я листовки с кем-то или один. И я имею право их печатать. Мне известно, что листовки намереваются объявить незаконными, но пока это не так, они остаются моим личным делом.

Господин наместник восседал за коленваловским столом, потягивал коленваловский чай и с любопытством водил длинным носом по коленваловским бумагам. Это раздражало куда сильнее, чем его неправомочные требования.

Требования же были неправомочны по букве, но более чем ожидаемы по духу, а потому Коленвал испытывал сумрачный азарт. Ему нравилось быть правым.

— Откуда же, скажите на милость, вам подобное известно? — светски приподнял бровь наместник. — Вы интимно знакомы с обсуждениями, ведущимися в Городском совете?

— На этот вопрос я тоже не обязан отвечать.

— Ошибаетесь. Если сведения из-за стен Городского совета просочились наружу, мы стоим перед лицом угрозы общественному порядку, разобраться с которой — как раз моя работа, раз уж я обладаю относительно росских властей определённой автономностью. А вы, как добропорядочный гражданин, обязаны мне…

— Я, как добропорядочный и свободный гражданин, ничего не обязан делать в наручниках.

— Свободный? — наместник приподнял вторую бровь. — Я официально объявил вам о вашем аресте.

Коленвал покосился на охрану. Двое стерегли дверь кабинета изнутри, двое — снаружи; за прошедшее время они успели пару раз поменяться. Все они были ненамного старше самого Коленвала, в непривычных тёмно-синих мундирах и при привычных ружьях. Личная гвардия для наместников поставлялась прямиком из Европ, а потому знакомой по Охране Петерберга вальяжности в них не наблюдалось. Они вот уже четыре часа вчетвером стерегли одного спокойного человека в наручниках и ухом не повели на бредовость такого положения.

— А я объяснил вам, что арестовывать меня вы не имеете оснований, — упрямо мотнул головой Коленвал.

— Ну почему же вы так не хотите поговорить конструктивно? — наместник позволил себе продемонстрировать некоторое недовольство. — Послушайте меня ещё раз. Ваши листовки наносят вред, они провоцируют Охрану Петерберга. Вы же и сами сказали, что пострадали от этого — неужели вас не интересует расследование сего инцидента? Вы даёте обоснование агрессии людям, которых только отсутствие этого обоснования и удерживает от самоуправства. Я, Николий Вратович, мог бы арестовать вас и дома, и на занятиях, но предпочёл приехать сюда — тихо, чтобы поговорить конфиденциально и без шума. И я, Николий Вратович, не обязан заниматься этим лично. Но погашение сложившейся ситуации — и в моих интересах, в первую очередь в моих. Я готов дать вам слово, что зачинщики не понесут серьёзных наказаний, потому что цель моя состоит совершенно в ином. Вы мне верите?

— Вполне.

— Так почему бы вам не пойти на компромисс, не назвать остальных? Вы ведь даже не отрицаете, что они есть.

— Потому что я не обязан и не хочу.

— Но в таком случае наказание понесёте вы один, — наместник вздохнул и устало потёр переносицу. — Нет-нет, избавьте меня. Вы не боитесь, вы не хотите, вы не станете. Ваш завод по-прежнему работает по чрезвычайно странному производственному плану, и я удивлён, что он до сих пор не прогорел, но и этим стращать вас смысла нет. Воля ваша.

Коленвал неуютно поёрзал на стуле. Конечно, завод работал по чрезвычайно странному плану. План по-прежнему подразумевал подрывающие транспортную монополию государства грузовые авто, пусть Гныщевич и возмущался, что в этом году пустить партию из-за беспокойства в городе не получится.

Иронично, но арест с допросом пугали Коленвала гораздо меньше, чем напугала бы настоящая инспекция. Будь грузовые авто уже в действии, посмотрел бы он на того, кто посмел бы ему наручниками угрожать! Совсем в ином тоне велась бы беседа с промышленником — или главным инженером промышленника, — нарушившим извечное право государства распоряжаться серьёзными перевозками. И был бы этот тон уважительным. Потому что промышленник этот и все его работники ходили бы в больших людях.

Но случится это теперь уж только в следующем году. А пока что оставалось только терпеть и опасаться настоящей инспекции.

Мысль о том, что однажды Коленвал за это ещё поквитается, утешала преступно слабо.

В дверь без стука заглянул один из охранников, оставшихся снаружи.

— Хэр Штерц, там творится что-то, — у него был сильный германский акцент. — Кажется, что-то происходит в цеху, рабочие, может, недовольны. Бригадир просит помощи.

Наместник перевёл взгляд на одного из охранников в кабинете и кивком отправил его прочь.

— Никаких лишних арестов, никакого оружия. Просто успокойте, — он снова обернулся к Коленвалу и продолжил всё тем же усталым голосом: — Видит Бог, в которого вы не верите, я пытался вам помочь. Теперь…

— Не пытались, — отрезал Коленвал. — Мой дом разгромили, и на следующий же день отец подал жалобу — две жалобы, в Городской совет и в наместнический корпус. И обе остались без ответа. По-вашему, чтобы закон выполнялся, я должен сперва оказывать вам услуги? Чтобы не жить на развалинах, должен кого-то сдавать? — Говоря, он раздражался пуще прежнего. — Клянчить, получается, должен?

— Замолчите уже, — простонал наместник, — а то я попрошу моих спутников всё же применить к вам силу.

Дверь снова открылась и снова без стука, но на сей раз за ней был не охранник. Прежде чем кто-нибудь успел хоть что-то сообразить, человек выбросил вперёд руку и выстрелил.

Единственный в кабинете охранник, успевший уже поднять ружьё, инстинктивно согнулся и схватился за бедро, после чего и налетел зубами прямиком на кулак Хикеракли. Ружьё Хикеракли дёрнул на себя, охранника пнул коленом в простреленную ногу — и, кажется, тот отключился.

Всё это произошло так быстро, что Коленвал с наместником успели только встать.

— Эй-эй, спешить не надо, — Хикеракли, обернувшись, без стеснения взял на прицел наместника. — Вы, хэр Штерц, арестованы. Полагаю, гм, что именем Революционного Комитета-с.

Рука у Хикеракли была большая, а револьверчик — крошечный, декоративный; он подошёл бы скорее светской даме, которая заправила бы его за ободок чулка. Наместник изучил мизансцену и медленно сел обратно.

— Ладони лучше на стол, — Хикеракли, не сводя глаз с жертвы, принялся ногой аккуратно выпутывать бессознательного охранника из ружейного ремня. — Драмин, если ты ждёшь, когда лучше помочь, то вот сейчас мне б сгодилось твоё умение вязать узлы!

— То, что вы делаете, во всех отношениях незаконно, — спокойно проговорил наместник, — но у вас есть ещё возможность одуматься.

— Любите же вы торгашество, — нога Хикеракли так и не преуспела, — Драмин!

Драмин зашёл в кабинет обыкновенным своим шагом вразвалку, как ни в чём не бывало стряхнул ружьё с охранника, аккуратно последнего перевернул и принялся завязывать ему руки заготовленной верёвкой.

— Три других заперты, разоружать не стали, — буднично сообщил он. — Если не надумают друг друга стрелять, всё с ними будет в порядке. Только не очень ясно, как их оттуда извлекать, там — на одном из малых складов, это вроде кладовки — даже окон нет.

— Заморим голодом, — фыркнул Хикеракли. — Хэр Штерц, пожалуйте и вам ручки перевязать.

— И что вы будете делать дальше? — наместник безучастно протянул запястья. — Вы меня отсюда даже не вывезете, непременно поползут слухи. Уже вечером меня хватятся, у меня назначен ужин с господами из Городского совета.

Драмин обрезал верёвку кусачками для проволоки, любовно оглядел своё творение и направился к наместнику.

— Лично я буду пить, — Хикеракли пошарил глазами, — Коленвал, есть чего? А вас, хэр Штерц, наверное, будут судить, тут уж не моего разумения дело. Но, скажу я вам, это вам очень повезло-с, что вы на заводе, ибо суд нынче — бо-о-ольша-а-ая привилегия. Сидите? Вы присядьте, а то ну как я скажу сейчас, что не поужинаете вы больше с господами из Городского совета, поскольку их там до всякого ужина перестреляли.

— Что? — наместник не побелел, но прозрачные глаза его округлились.

— Что?! — хором воскликнули Коленвал и Драмин.

— Да вот то, — убедившись, что все присутствующие либо дружественны, либо безвредны, Хикеракли дёрнул предохранитель и сунул револьвер за пояс. — Самое время в пол мне поклониться, ибо я, как видите, с вами обошёлся бескровно.

— Вы лжёте, — твёрдо сказал наместник.

— Ну ладно, почти бескровно, — покладисто кивнул Хикеракли, — но охранника вашего мы вылечим. Аль вы про Городской совет? Ну, мне доказывать нечем да и незачем. — Он перевёл взгляд на Коленвала: — Правда-правда, вот тут аккурат у всех дырищи, — отвесил себе громкий подзатыльник. — Всех передырявили и горой на площади свалили, людям на потеху. Ну, не всех, кой-кого упустили — хэрхэра Ройша, например. И Скворцова с Йорбом тоже в кучу кидать не стали, потому как, думается мне, они в этой истории с другой стороны ружья стояли.

— Европы этого не спустят, — кровь стремительно отхлынула от губ наместника.

— А чего вы на меня ругаетесь? Я, что ли, людей стреляю? — Хикеракли скорчил шутовское недоумение. — И потом, кто им расскажет, вы?

Наместник несколько секунд смотрел на него невидящими глазами, а потом уронил лицо на связанные руки и тоскливо выбранился по-германски. Драмин, проявляющий поразительнейшую в происходящем незаинтересованность, ещё раз подёргал верёвки и тем же развалистым шагом ушёл из кабинета — мужики там, мол, беспокоятся, у штампаря к тому же какая-то травма, он к ним.

Коленвал же почувствовал, что у него начинает ныть голова. С одной стороны, происшествие с наместником изрядно его самолюбие удовлетворяло, поскольку была в этом выпаде с револьвером интуитивно верная справедливость.

Но с другой стороны, что творится-то?!

— То есть Городской совет перестреляла Охрана Петерберга? И мы тут ни при чём? — глуповато переспросил он.

— Ну нам-то перестреливать нечем, мы скромные мастера слова, — Хикеракли подтащил себе стул и по-просительски уселся напротив наместника. — Говорят, завязал всё это дело гражданский. Некий Твирин. Знаешь Твириных? — Он вдруг хлопнул себя по лбу. — Леший, надо ж было у Хляцкого спросить! А, хотя что Хляцкий скажет. В общем, друг мой, правда нам неведома, но кто-то умудрился Охрану Петерберга подговорить, а она возьми да и реши — ба, у нас же ружья есть, а у вас нету, чой-то мы вас слушаемся? Так что вы, господин наместник, нос не вешайте-с. Оно ведь известно, что в час смуты самое безопасное место — в заключении.

— Во-первых, — тихо ответил наместник, — безопасность вы мне обеспечить не сможете, даже если захотите. Во-вторых… — он поднял лицо, но фразу не закончил, а уронил голову обратно на руки.

Вся эта сцена… вообще говоря, по-прежнему Коленвалу нравилась. В нормальном мире именно так и должно случаться с теми, кто предпочитает арестовывать без суда и следствия. Отведайте, что называется, собственного лакомства!

— Давно пора, — решительно вскочил он. — А то вы совсем охамели, людей за людей не считаете! Самое время вспомнить, что у простых горожан, у нас, тоже мнение и права имеются!

— Революционный Комитет, то есть мы, — неожиданно серьёзно нагнулся к наместнику Хикеракли, — люди мирные, не Охрана Петерберга. Ежели вы у нас будете, сможем с ними поговорить, а где говорят, там и договариваются. Они-то, солдаты, и не знают, кажись, куда вы нынче запрятались — вы на выезде не расписывались? Ну а мы вас ещё глубже пока запрячем. Чем не безопасность?

Наместник бессильно выдохнул.

— Вы так отчаянно отгораживаетесь от Охраны Петерберга, — по-прежнему тихо сказал он, — но не питайте иллюзий: это ваши листовки их спровоцировали. Вы ведь тоже листовочник, верно? А главное, даже не понимаете, чего добиваетесь.

— Например, чтобы вас не было, — запальчиво воскликнул Коленвал. — Почему росскими городами управляют люди из Европ? Нонсенс! И на Охрану Петерберга должна быть управа, и законы надо принимать по уму, и рождаемость поднимать иначе, и управление тоже иначе выбирать, и город открыть…

— А что, открылся город? — наместник косо хмыкнул. — Когда я был в вашем возрасте, молодые люди, мне тоже казалось, что всё просто. А теперь… Если Городского совета действительно больше нет, как вы думаете, что произойдёт с Петербергом? Солдаты попросту установят здесь военную диктатуру, и у вас, обыкновенных горожан, жизнь станет гораздо хуже.

— Но тут вступаете вы! — победно взмахнул руками Хикеракли. — В роли ценного пленника, как понимаете.

— Я? Молодой человек, когда меня сменят, я перестану иметь хоть какую-то ценность. Вы об этом подумали? О том, какой будет реакция нового наместника, когда он приедет? Какой будет реакция Четвёртого Патриархата и Европ, когда они узнают — а они узнают, через два дня или через двадцать. Или, может, вы тешите себя фантазией, будто Петерберг способен существовать автономно?

Да, они об этом подумали.

Коленвал не без гордости перебрал в уме всё, что затрагивали бесконечные теоретизирования в Алмазах, начавшиеся неделю назад. Способен или неспособен Петерберг существовать автономно; кто и на каких основаниях должен им управлять; какую роль следовало бы отвести Охране Петерберга при разумном устройстве; какие налоги можно было бы отменить и хватит ли банковского запаса, чтобы обеспечить твёрдые цены.

Но и неделю назад, и буквально вчера конкретные планы доходили разве что до очарования господина Пржеславского, или подкупа солдат, или поисков симпатии в Порту.

Кто мог знать, что всё это окажется совершенно несущественно?

Нельзя же было предугадать, что Охрана Петерберга взбунтуется сама! Ну или кто там ей помог.

— Вы, наверное, считаете меня злодеем, — наместник вздёрнул подбородок и посмотрел на Хикеракли, Коленвала игнорируя. — Наверное, считаете злодеями Четвёртый Патриархат. Но злодеев не существует. Вы, молодой человек, спрятали оружие за пояс Йихинской Академии. Вы знаете, что в Академии систематически игнорируют нарушения Пакта о неагрессии? Я стар и давно в Петерберге, я могу закрывать на это глаза, а следующий наместник — не станет, и тогда закроют саму Академию. Может, вы знаете и о том, что в Порту проходят нелегальные боевые турниры, куда съезжаются недобросовестные зрители из Европ? Европейское Союзное правительство — знает, и оно возмущено, и оно бесконечно требует от меня это прекратить. Что будет, если я не сумею? Торговые условия для Росской Конфедерации ухудшатся. Четвёртому Патриархату придётся надавить на народ, ввести наказание за безработицу или нечто вроде. Или не давить, а пойти по пути реформ, развить собственное производство, но стоит им взяться за такие реформы, Европы тотчас пересмотрят экономические отношения, и в вашей стране начнётся серьёзный кризис. Попытки избежать подобного развития событий могут быть неприятны, но они необходимы. И я умею это делать, и Городской совет умел. А вы — нет. Поэтому, молодой человек, вы — или те, кто захватит в Петерберге власть, — окажетесь куда большими злодеями.

— И взятки вы тоже по доброте душевной берёте! — возмутился Коленвал.

— Ни единой в жизни не взял.

— Значит, не боретесь со взяточничеством в собственном аппарате.

— Потому что если никто не будет их брать, — пожал плечами наместник, — вход в приёмную просто завалят. Неужели вы сами не видели реакции петербержцев на введение нового налога? Может, это я их подговорил тащить к моим дверям весь свой скарб?

— Вы же знаете, что новый налог Петербергу во вред, — мягко заметил Хикеракли, и Коленвал вдруг сообразил, что он по-прежнему на удивление серьёзен. — Почему вы не попытались ничего сделать?

— Не попытался? — наместник высокомерно поморщился. — Я немедля направил в Четвёртый Патриархат свои рекомендации. Четвёртый Патриархат ответил, что не может выдать Петербергу эксклюзивные права, поскольку это вызовет возмущение в других населённых пунктах, но может отложить введение налога на срок до двух с половиной лет, то есть до расширения города. Но, поскольку меня скоро сменяют, рекомендацию должен подтвердить и новый петербержский наместник. Он успел бы.

Хикеракли растерянно откинулся на стуле.

— Вам бы, сударь, людям это объявить, глядишь и успокоились бы.

— Вы слишком нетерпеливы. Это не мгновенные процессы.

— Хватит заговаривать нам зубы! — закричал Коленвал. — Этот закон глуп и бесчеловечен по сути своей, правки и сроки тут значения не имеют!

— В вымирающих городах за Уралом считают иначе.

— И как будто дело только в нём. Пакт о неагрессии не умнее, это попытка насильственно запретить человеческую природу!

— Это попытка помешать людям делать друг другу больно и страшно, — отозвался наместник, — и в Европах она работает.

 — Вы уверены? — Хикеракли наклонил голову. — Вы же знаете о сейчашних Европах только по переписке.

Наместник невесело усмехнулся. Вообще, пусть и с неохотой, ему следовало отдать должное: будь Коленвал на его месте и в его возрасте, он ни за что бы не стал тратить время на пустые объяснения с какими-то, как выражается Гныщевич, малолетками, револьвер не револьвер. Он, собственно, и на своём бы месте не стал. Но куда больше недоумения вызывал у Коленвала сейчас Хикеракли.

Он являл собой воплощение фразы «прислушиваться к чьим-то словам», револьвер не револьвер. Наместника рассматривал очень внимательно.

Коленвал тряхнул головой, отгоняя свои наблюдения. Хочет пялиться — пусть пялится.

Хикеракли развёл руками.

— Да мы ж вас не бьём, хэр мой Штерц, не обижаем. Ежели вы во всём правы, то и поможете нам не допустить военной, что называется, диктатуры, раз уж вы такой многомудрый и всё-то понимаете. Поможете же?

Наместник низко склонил голову.

— Я был бы рад.

— Ну вот видите! — Хикеракли протянул руку и без зазрений потрепал его по плечу. — Всем радость, а уныния не надо!

— Если вам так любезно ворковать, воркуйте без меня, — решил Коленвал, вернулся к столу и грозно повис над любителями болтовни. — Мне в Алмазы?

— В них, родимые. Думается мне, ежели ты в казармах полное ситуации непонимание нарисуешь, в город тебя пропустят, это ж не из города, — почесал Хикеракли в затылке. — А ты уверен, что возвращаться хочешь?

Сие Коленвал ответом не удостоил.

— Господин Штерц, ключи от наручников.

Наместник саркастично улыбнулся.

— Всё сложнее, молодой человек, чем вам кажется. Ключи — у господина Бауэра, а он, если не ошибаюсь, заперт на некоем малом складе вместе с двумя своими коллегами и их оружием.

— Вы можете приказать им сдаться, — мирно заметил Хикеракли.

— Могу. Был бы рад. Но не стану, как не станут все те, кто продолжит осложнять вашу жизнь впредь.

Коленвал, чьё терпение иссякло окончательно, препираться не стал. Предположив, что дальше Хикеракли как-нибудь сам разберётся, он быстро вышел из кабинета и разыскал Драмина. Резать сразу браслеты тот не решился, но с цепочкой преспокойно справился обычный токарный станок. Драмин, конечно, подступался и к браслетам, вот только на них требовались время и калибровка, а калибровки, кажется, сейчас не хватало самому Коленвалу.

Возле завода стояли две «Метели», на которых приехал наместник с охраной, и конь — видимо, хикераклиевский. Коленвал предпочёл авто.

— Если не выделываться, всё очень даже просто, — сердито пробурчал он, усаживаясь на водительское кресло. — Если не выделываться.