Глава 64. Как по нотам, часть первая

«Выиграть Петерберг» говорили те, кому страшно было произнести слово «отвоевать».

Плети не было страшно, но он испытывал неловкость. Умственную, не душевную. Можно ли назвать происходящее «войной»? Это грозное слово даже к Равнине относили со смущёнными полуулыбками. Всерьёз его произносили лишь в Порту, когда шли стенкой на стенку вопреки любым Пактам.

Петерберг не боялся войны, и в глубине этого факта имелось нечто категорически неверное. Это не война, это усталые от перехода люди, разбившие лагерь в полукилометре от казарм.

Слово gadh в таврском языке означает одновременно «человек», «сын» и «воин», поскольку каждый человек является сыном и воином. Каждый человек в таврском, равнинном мире. Но росы другие, росы не воины, им подобает бояться, иначе чем они отличаются от нас?

— Они ни за что не пойдут на штурм! — воскликнул генерал Каменнопольский, отрываясь от мембран малых динамиков. — Я знаю, вы что-то задумали, мне даже отчасти известно что, но… Посудите здраво, зачем им нападать? Мы фактически сидим в крепости, это было бы сущей глупостью, очевидной любому!

— А зачем вам было идти на расстрел Городского совета? — оглянулся Плеть. Радиотехника очаровывала генерала Каменнопольского: он быстро с ней освоился, однако так и не позволил себе поверить в то, что понимает, как работают эти коробки с проводками.

Радио являлось для жителей Петерберга обыденностью — когда-то оно вызывало ажиотаж как всякая новинка, однако давно уже опостылело, наскучило, затянулось пылью привычки. Но в праздничный день радостными становятся вдруг самые привычные вещи, родные стены и звон случайного омнибуса.

Накануне же войны торжество наполняет и радиоприёмники.

Плеть никогда не думал за других, и потому ему не было обидно, что росы не боялись, хотя таврский язык не считал их воинами; и всё же храбрость эта была храбростью ребёнка, бездумно хватающего рукой кипящий чайник. Росы по другую сторону казарм тоже не боялись. Усталые от перехода люди, разбившие лагерь в полукилометре от Плети, успели уже согреть котелки, вырыть первые траншеи и оглядеться с любопытством детей, восторженно вскинувших глаза на первый в их жизни корабль.

— …Рядовой Багабаяшкин, Гнат Никитович. Рядовой Бапрелов, Ватутий Андреевич. Ефрейтор Баравихли. Рядовой Баранный, Клист Смурович, — бормотали большие динамики, — Рядовой Баремыка, Ван Жребьевич. Полковник Баренев, Арчибальд Дмитриевич. Рядовой Басяров, Саврасий Вальевич. Рядовой Беднячьё, Влас Власович. Рядовой Бедов, Врат Петронович. Подпоручик Бедоносцев, Юр Сергеевич. Поручик Безблагодатных, Карл Вратович. Рядовой Бездарников, Ван Галович. Капитан Белгемотов, Константий Трифонович. Поручик Белобережный, Дарий Воротьевич. Поручик Белоблудов, Гарий Вольдемарович. Рядовой Белобойников, Всеволодий Добрынович. Рядовой Беловязкин, Федюний Гнатович. Капитан Белогнёв, Александр Даниилович. Рядовой Белоголодцев, Ильян Стасьевич. Рядовой Беломотов, Сан Евгеньевич. Рядовой Белоцветов, Виктор Фимович. Подпоручик Белфигорский, Максимилиан Людвигович. Рядовой Бельян, Лад Тарьевич. Рядовой Беменький, Ригорий Вальевич. Рядовой Бескоряжич, Петрон Удьевич. Ефрейтор Бессребчук, Ухогляд Ванович…

Плеть почти не прятался, но росы по ту сторону казарм не спешили в него стрелять. Шершавой лапой бинокля можно было выхватить из их толпы красноватые лычки и красные носы, настороженно взъерошившиеся ружья и нахмурившиеся временными укреплениями телеги.

Неужели это — война? Неужели это воспевали, неужели это запрещали дикими законами Европы? Это ведь встреча двух зверей, но не тех, что рвут друг друга в клочки, а тех лишь, что чутко обнюхиваются, не забывая вздёргивать мех на холке повыше. Это нестрашно, и достоинства здесь можно проявить не больше, чем в быту.

Это танец.

Плеть слегка улыбнулся собственному мальчишеству. Он был спокоен. Нет смысла тосковать о том, что копыта небесных табунов не ступают на землю; нет смысла жаждать воплощения легенды. Война — это миф, и нет ей места в реальности. Она вырождается в стычку стенка на стенку, в обнюхивание, в танец. И это не то, о чём складывают песни, но в земном есть своя, земная красота.

— Они беспокоятся, — забеспокоился генерал Каменнопольский. — Запись из динамиков… У кого-то из них была там родня. Они догадались и беспокоятся.

— …Капитан Бицын-Рокоссовский, Дмитрий Сандриевич, — продолжали большие динамики, — Рядовой Благодарищин, Шурий Падонович. Ефрейтор Благонемый, Жудий Добрынович. Рядовой Благополучный, Мирон Никитович. Рядовой Благопристойников, Скобий Воротьевич. Поручик Бланбоне, Жиль Гаспарович…

А ведь это ещё только начало алфавита.

— С вашего позволения, генерал, у нас как раз весьма спокойно, — позволил себе высказаться денщик Каменнопольского; ему поручили сегодня малые динамики за страсть к техническим изобретениям. — Вы послушайте! На юге стреляют.

— Стреляют? — всполошился генерал.

— По динамикам.

Динамики были большие, малые и третьи. Большие располагались по всему кольцу казарм и глядели расширенными своими зрачками на столичных гостей. Именно из них рассыпались сейчас фамилии, каждая из которых падала на снег со щелчком, и — Плеть знал — каждую из которых кто-то поспешно подбирал с земли.

Это только начало алфавита. Догадка пролетит по кольцу нападающих, и большинство затаится, слушая издевательски медленный перестук фамилий. Ожидая. Надеясь. Боясь.

Малых динамиков имелось не столь много, и малыми они назывались условно: далеко не все большие динамики могли похвастаться исключительными габаритами. При помощи малых динамиков разметавшиеся по всему городу члены Революционного комитета поддерживали между собой связь.

И большие, и малые динамики соединялись с одинаковыми радиоприёмниками, собранными у жителей города. И большие, и малые динамики смастерили за эти два дня умелые руки студентов Корабелки.

Радио являлось для жителей Петерберга обыденностью, и поэтому приёмников набралось достаточно. Плеть не мог поручиться, что у Резервной Армии нет собственных приёмников, которыми те могли бы перехватывать внутренние переговоры, но Коленвал с Драминым велели об этом не беспокоиться. Никакой шифровки не имелось, Революционный Комитет не успел даже сформулировать код — это оказалось сложнее, чем воображаешь себе, если нужно иметь возможность быстро передать широкий спектр сведений. Просто на других частотах пустили те же переговоры в записи с опозданием, на третьих — многозначительные бибиканья и потрескивания, а на четвёртых и вовсе музыку. Понадеялись, что противник запутается.

— О том, что стреляют, Коленвалу уже сообщили? — формально осведомился Плеть.

— Сообщили господину Драмину, — поспешил отрапортовать денщик.

— Они обратили внимание на радиовышку, — генерал Каменнопольский был бледен. — Уже?..

Плеть вскинул бинокль. Петербержская радиовышка располагалась недалеко, но всё же за городом — на севере, в Басином ведении. Басе досталось следить и за вышкой, и за морем; до моря окулярам было не дотянуться, но долю ответственности Плеть всё же мог подхватить.

Солдаты Резервной Армии деловитой группой трусили ко входу в радиовышку. При входе пучились баррикады, а солдаты не захватили с собой инструментов для их разрушения, но у любого человека имеются руки. Девять пар справятся.

За спиной рассмеялся денщик.

— Гныщевич следит? — Плеть не хотел звучать слишком уж напряжённо, но сомневался, что ему удалось.

— Да-да, минуту, он как раз говорит… — прильнувший к малым динамикам денщик снова прыснул; Плеть стоял от него всего в пятке шагов, но разобрать слов за плеском ветра уже не мог. — Да. Говорит — я дословно не возьмусь цитировать, но по сути: с моря уже притащили лазутчика, пытался проскользнуть между Пассажирским и Грузовым. Притащили, а его даже допрашивать не нужно, господину Гныщевичу обидно.

— А про радиовышку? — воскликнул генерал Каменнопольский.

— Про вышку ни слова.

Генерал досадливо скривился. Плеть предпочёл ничего не говорить.

Это он настоял на том, чтобы в Восточной части основные малые динамики разместили прямо на крыше одного из бараков. От выстрелов крышу защищало укрытие по пояс, а динамики бубнили негромко, так что денщику приходилось сидеть прямо на кровле. Самому же Плети хотелось видеть в обе стороны, да и расплачиваться за это приходилось разве что промозглостью ветра.

Росы готовы стрелять по динамикам, но они не тронут людей.

Пока — не тронут.

На том конце бинокля вышку обошли по периметру в поисках чёрного хода и, не найдя его, принялись робко тыкаться в баррикады.

— …Подпоручик Бравицын, Андроний Аркадьевич. Подпоручик Бравуров, Тарий Ильянович. Рядовой Брагин, Саврасий Юрович. Подпоручик Брадолюбьев, Саврас Сергеевич. Поручик Бранабант, Александр Рихардович…

Внутренние сигналы летели со всех сторон. В малых динамиках, топя друг друга и игнорируя приказ не вступать в диалог, захлёбывались десятки людей. Отыскав на карте географический центр города, хэр Ройш обустроил в Академии целый радиокабинет, куда можно было прибежать за указаниями, если неясно было, что делать.

Но динамики большие гремели записью, и запись эту транслировали Золотце с За’Бэем.

Солдаты Резервной Армии выцарапали из баррикады первый мешок с песком.

— Я пройдус’, — сообщил Плеть.

Казармы Охраны Петерберга являли собой почти настоящее кольцо, в коем полудрагоценные камни укреплённых строений чередовались с деревянными бараками. Сколько Плеть себя помнил, он был убеждён, что кольцо это сплошное, в самом деле сплошное, как стена; и только накануне войны стало вдруг ясно: это обман зрения. Между бараками зияли дыры — где в метр, где в пяток, где в несколько десятков.

За два дня до войны дыры сумели завалить мешками, а поверху, на крышах, уложить доски. Теперь Петерберг можно было обойти вкруг от обновлённых генералом Стошевым казарм у самых верфей графа Набедренных до Пассажирского порта.

Плеть почти не видел на крышах людей. Там и тут за укрытиями горбились фигуры с ружьями, но людьми они не были, а были лишь орнаментом, бессердечной инкрустацией кольца, и куда бы ни ступала нога Плети, снег там оставался чист и нетронут.

— Они волнуются, — доложил один из витков этого орнамента, опуская собственный бинокль. — Разрешите говорить откровенно? Я сперва думал, что вся эта ваша идея с радио… как это? Нерациональная. Столько сил потратили, а на что? Но поэтому, с вашего позволения, вы и управляете, а не мы. Сами глядите: эвон как дёргаются, а? Второй взвод к вышке послали, да мы её хорошо заколотили! И главное, ловко же устроено, что фамилии ещё до того начали читать, как они тут… расположились. Они подходят, а тут уже приёмчик тёплый! А главное — непонятно: что это, как это? Лихая, в общем, штуковина вышла.

— Докладывайте по существу, — спокойно напомнил ему Плеть.

— По существу? — спохватился постовой. — Ну, никаких пока особо изменений. Они ведь надолго тут обосновались, верно? На инструктаже вы говорили, что будет бой, но… Разрешите говорить откровенно? Боя ведь не будет, так? Нас ведь будут осаждать? Ну вот они и не рыпаются особо… Слышал, на юге стреляли по динамикам, там включили запасные. Ну, на юге вообще жарче, там вроде волнуются, а у нас тишь…

— Не вер’те тиши, — Плеть в который раз вскинул бинокль, — тишь всегда обманчива. Взорвётся.

— Есть не ослаблять бдительность, — кивнул солдат, помолчал и прибавил: — Господин Плеть, разрешите говорить откровенно по таврской линии? Вам приятно это слушать? Ну, то, что из динамиков?

Плеть обдумал ответ.

— Да, — сказал он наконец, — но не из-за содержания и не потому, что я горжус’ хитрост’ю с динамиками.

— А почему тогда? — удивился солдат.

— Потому что появляется ритм. С ритмом легче ждат’.

Солдат кивнул — не так, как кивают вежливые люди, а с пониманием. Солдаты всегда были многословнее — откровеннее с Плетью, чем с остальными членами Временного Расстрельного Комитета, не считая, быть может, Твирина. Откровеннее они были потому, что он проявлял к ним уважение. Уважения заслуживает всякое живое существо.

Плеть обращался к ним на «вы». Он перенял это у Мальвина, потому что ему лишь недавно стало заметно, что от учтивого обращения у любого расправляются плечи. Плеть никуда не торопился, ему не было сложно выслушать лишние слова.

Так он узнавал, что творится не только в Резервной Армии, но и в Охране Петерберга.

К явлению Резервной Армии следовало подготовиться лучше. Паники в Петерберге не было: напротив, горожан истерически воодушевила мысль о том, что на них идут войной. Но мало кто верил всерьёз в возможность штурма. Мало кто понимал последствия затяжной осады.

Долю подвезённых за эти два дня ресурсов распределили между важными учреждениями, долю развезли по лавкам и торговцам, снабдив охраной. Так можно было выделить жителям еду, не привлекая чрезмерного внимания к необходимости этого действия. Но солдаты патрулировали город, солдаты сидели по казармам; еду же охраняла преимущественно Вторая охрана.

Часть этой еды неизбежно пропадёт.

Два дня назад город вновь категорически закрыли, и Бася настоял на том, чтобы попытка бегства каралась сурово: арестом не только беглеца, но и его семьи. При скромном расходовании подвезённой еды должно было хватить на две недели, а с учётом предположительных запасов самих петербержцев — на три. Дров имелось с избытком, зато очень мало было керосина; но это нестрашно, ведь без керосина легче, чем без дров.

Главная проблема заключалась в электричестве, поскольку без особенных трат его поставляла только станция на Межевке, а городские требовали жечь уголь — ресурс ограниченный. Под Петербергом прятались подземные водохранилища, которым можно было открыть доступ к морю и тем самым получить крошечную станцию, но она сумела бы оживить разве что малые динамики. Угольные станции тоже отличались невеликой мощностью, зато требовали многого; пока что они работали в полную силу, но совсем скоро это придётся прекратить.

Петерберг не был готов к осаде. К осаде нельзя приготовиться за два дня, даже если прежде город перешёл в почти автономный режим. Склады с запасами еды охранялись из рук вон плохо, и мародёрство могло вспыхнуть в любой момент. Вспыхнуть могли и росы. У них нет дисциплины. В любой момент их истерическое воодушевление обернётся ненавистью. Об организации жизни в случае длительной осады не шло и речи — Революционный Комитет не знал даже, как устроил бы раздачу еды и дров. А недостроенное второе кольцо казарм давало Резервной Армии идеальный доступ к морю, прикрывая их от наблюдения.

«Что делать? Espérer le succès! — смеялся на памятном совещании Бася. — Что нам остаётся, как не верить в победу? На иной случай у нас не может быть плана, потому что выживание невообразимо».

— …Ефрейтор Виноглотов, Удий Петронович, — отвечали ему теперь большие динамики. — Рядовой Владейников, Ильян Борисович. Рядовой Владецкий, Олехий Гаврилович. Рядовой Влевель, Николий Евгеньевич. Ефрейтор Влипши, Воропай Тимофеевич. Рядовой Влитой, Фим Петюньевич. Ефрейтор Влынькин, Франсуа Володьевич. Капитан Вновьев, Валентин Шурьевич. Ефрейтор Вняч, Сверслав Зиновьевич…

Северной части, Басиной части, почти не выпало солдат Резервной Армии, но Бася, «чтобы не было скучно», потребовал права следить за морем и радиовышкой. Тягу к морю кое-кто счёл подозрительной, ведь это была самая хлипкая, самая сложная часть кольца.

Но Бася просто обратился к общине.

Он мог бы дать Цою Ночке приказ или попросить его о помощи, но их отношения давно уже позволяли ему предложить. Плеть не знал, что получила община в обмен на свои услуги, но, судя по радиосообщениям, пока что она справлялась. У общины, в отличие от росов, дисциплина есть. Община знает Порт. Никто не сумел бы лучше проследить за Портом.

Дошагав до Северной части, Плеть развернулся и направился обратно. Даже в иные времена он никогда не заявлялся к Басе, если тот был занят.

Чего бы ему ни хотелось.

Всего два дня назад Революционный комитет собрался на совещание, куда не явился один только Хикеракли, и лишь позже стало ясно, что по веским причинам. Тогда же это показалось нелепостью.

В Петерберг прибыл личный посланник от Хтоя Глотки. Он привёз толстую стопку листов с именами, забранную из разорённого штаба росской Оборонительной Армии.

Равнинные братья победили.

Бася почему-то решил тогда лишний раз не красоваться, но Плеть помнил о лекарствах, исцеливших отца Хтоя Глотки, и сознавал: не случись того подарка, в казармах не сидел бы теперь посланник с Равнины. Но тавры знают благодарность — а вернее, знают, как выверить удар, чтобы отдача оказалась равной по силе. Каждый подарок требует ответного.

Революционный Комитет так до конца и не понял, что Бася для него сделал.

— …Рядовой Вуев, Петюний Вратович. Генерал Вуй, Трифон Гарьевич. Рядовой Вукный, Гидеон Никольевич. Рядовой Вульев, Гриша Сандриевич. Подпоручик Вульф, Тимофей Карлович. Рядовой Вурлеев, Дмитрий Климович. Ефрейтор Вывозельских, Зинаид Венианович. Рядовой Вырываев, Гаврила Ригорьевич. Капитан Вьюжин, Виктор Викторович. Ефрейтор Вьющин, Лен Ладович. Рядовой Вюлье, Луи Доминикович. Рядовой Вярский, Даниил Тарьевич…

Резервную Армию нужно было любой ценой спровоцировать на штурм. Когда Плеть отделял тело графа Тепловодищева от головы, он не чувствовал в себе ни доблести, ни твёрдости. Это была мясницкая работа. Почему ему прежде казалось, что в мясе может скрываться некая святость? Просто он не догадывался отделить перерезанное горло от прекращения жизни.

Это не было приятно, и Плеть ничего не понимал в провокациях. Он предпочёл бы честный бой, он предпочёл бы выйти из города наружу, начать наступление самим.

Но не использовать преимущества глупо, и потому он шагнул в сторону, позволив другим писать сценарий сегодняшнего дня.

Как спровоцировать тех, кто видел уже голову одного из своих правителей? Падающие из больших динамиков имена и фамилии погибших на Южной Равнине тревожили солдат Резервной Армии. У многих были там родственники, друзья.

У многих прежде не было и мысли о том, что армия способна погибнуть.

Сведения о разгроме Оборонительной Армии и о наступлении Армии Резервной пришли в один день, в один час, и это не могло быть совпадением. Совпадений не бывает; весь мир перевязан тонкими, но зримыми нитями, золотыми летом и стеклянными по зиме. Выходит, началось время войн.

Но армии всего три, а после схватки в Петерберге, продлись она хоть день, хоть годы, останется лишь одна.

С кем же они тогда будут воевать?

Даже прежде, ещё при погонах, солдаты не любили промеж себя называть генерала Каменнопольского по чину, предпочитая титул. Барон. Прежде, при погонах, солдаты скрывали своё к нему презрение — презрение к честолюбию, к возбудимости, к хорошим манерам и хорошей библиотеке. Теперь нужда скрывать ушла. Плеть его не жалел.

Но называл генералом.

Они проводили вместе больше времени, чем Бася с генералом Стошевым, Мальвин с генералом Скворцовым, а Твирин — с генералом Йорбом. Плеть сумел подробно рассмотреть, как сперва генералу Каменнопольскому было обидно и страшно, но потом он от этого устал. Он примирился.

Он больше не прятался за укрытием, а стоял теперь с биноклем прямо, не отрываясь от радиовышки.

— Осталась пара минут, — обречённо выдохнул генерал Каменнопольский, когда Плеть вернулся на крышу с радиоточкой, — пара минут, а потом они сломают баррикаду. Прорвутся на вышку…

Хэр Ройш предлагал Золотцу остаться с ним в Академии. Временный Расстрельный Комитет предлагал Золотцу остаться с солдатами. Приблев предлагал Золотцу помочь ему на главном складе, который опасно было доверять одним только солдатам.

Но Золотце предпочёл посылать имена погибших росских солдат вместе с За’Бэем.

День задался серым, но на крыше было хорошо, и Плети показалось вдруг, что он слышит над Петербергом звенящий комок переплётшихся нитей судеб.

— Петрон Всеволод’евич, — обратился он к генералу Каменнопольскому, — почему вы не в Резервной Армии?

— Простите?

— Не сейчас. Вообще. Вы вед’ аристократ, вам было бы просто пойти туда офицером. И вы не любите Охрану Петерберга. А Резервная Армия дала бы вам то, чего вы хотите: перспективы, уважение, круг. Вы не вписалис’ сюда, а туда бы вписалис’. Так почему?

Глаза генерала Каменнопольского гневно засверкали.

— Я служу Охране Петерберга, — ухватился он за горло, чтобы поймать дёрнувшийся от злости голос, — потому что я петербержец.

С крыш Восточной части этого слышно не было, но Плеть знал, что баррикада, заслонившая вход в радиовышку, рухнула с треском. На мгновение лицо генерала Каменнопольского сделалось по-детски обиженным. Он до самого конца верил в чудо.

— За что вам любит’ этот город?

— Родной дом не любят за что-то. За что вам любить свою общину?

Плеть усмехнулся.

— Но мы вед’ отобрали у вас Петерберг. Он бол’ше не ваш. Почему вы не попыталис’ столкнут’ меня с крыши, когда могли?

Приникший к малым динамикам денщик навострил уши и пуще прежнего затих. Генерал Каменнопольский раскрыл было рот в возмущении, но подхватил собственные несказанные слова и ответил лишь позже, подумав:

— Вам никогда нас не понять. Мы люди другого времени. Мы все хоть раз да принимали пилюли, в нашей юности иначе быть не могло. Мы не умеем бунтовать. — Он вцепился тонкой рукой в ворот шинели. — Думаете, я вас люблю? Я никого не люблю, господин Плеть. Из всех нас, четырёх генералов, любить умеет один только Ригорий, да и тот… извратил это чувство. Наши солдаты, господин Плеть, наши молодые солдаты — другие люди, ваши люди, и потому они так легко пошли за Твириным, и потому… О, я хотел бы, чтобы они были моими. Я хотел бы их заставить. Я хотел бы вышвырнуть вас, щенков, прочь из Петерберга. Но не сделаю этого, никогда не сделаю, потому что вы, хоть и не научили меня любить, научили иному.

— Чему?

Когда он обернулся, Плеть неожиданно вспомнил, что «молодому генералу» Каменнопольскому уже далеко за сорок, и на правильном, беспечно гладком лице его успели за последние месяцы проступить морщины, отчего он перестал быть вырезанной из фамильной книги иллюстрацией и сделался человеком. Быстро оторвав взгляд, генерал Каменнопольский снова вперился в росов по ту сторону казарм.

— Ненавидеть.

Солдаты Резервной Армии вывалились из радиовышки несошедшимся пасьянсом. Плети не нужно было поднимать бинокль, он и так знал, что первый из них держит в руках белую орхидею.

Губы генерала Каменнопольского обиженно поджались, чтобы запереть в себе улыбку.

— …Рядовой Егерец, Фим Корнеевич, — фыркнули большие динамики. — Рядовой Еглаин, Ларий Клистович…

— Всё это время… Я ведь верно понял? В радиовышке…

— Радиовышка нужна лишь тогда, когда запис’ звучит по бол’шой территории, — улыбнулся Плеть. — Для передачи до одних тол’ко казарм в вышке необходимости нет. Петерберг невелик.

— В радиовышке никого не было? Только, — генерал всё же не сумел сдержать улыбки, — только белая орхидея?

— За’Бэй и Золотце сидят где-то на крышах в Людском. Я слышал, они любят крыши. И могу тепер’ понят’ их любов’.

— Это издёвка, — с горькой желчью усмехнулся генерал Каменнопольский. — Вы выспрашиваете меня, как я к вам отношусь, выбиваете… добрые слова — затем только, чтобы ткнуть меня носом в то, что меня не поставили в известность относительно самых основ нашего — простите, вашего плана. Думаете, я мог бы стать предателем? Вы поэтому интересовались моим мнением о Резервной Армии?

— Нет, — без промедления покачал головой Плеть, — мне в самом деле было важно знат’. Я не сказал вам, потому что тогда вам не за чем было бы следит’, и вы принялис’ бы ожидат’, пока перечен’ фамилий на записи дойдёт до буквы «к».

— Я и так видел списки. Я не питал к брату тёплых чувств.

— Но всё равно ожидали бы.

Генерал Каменнопольский раздражительно бросил бинокль, и тот повис на его шее качелями.

— Что толку с вами спорить. Не хочу и спрашивать, что будет дальше. Никогда бы не подумал, что вы — вы, господин Плеть! — лгун.

Плеть не стал его разубеждать. Генерал Каменнопольский был доволен. Он не знал, но чувствовал, что сегодня Революционный Комитет разыгрывал в Петерберге пьесу, ставил танец, играл величайшую симфонию в новейшей истории Росской Конфедерации.

И ему, безусловно, было приятно, что одну из многочисленных мелодий этой симфонии сыграли лично для него.

Ради внимания он готов был даже отвоевать Петерберг.

Альфина и Корнел, 2010­­-2014. Все права вооружены и особо опасны.
На этом сайте выложено развлекательное чтиво, рассчитанное на взрослых и сознательных людей, уверенных в том, что их психика переживёт удар печатным словом. Если вы в себе сомневаетесь, пожалуйста, найдите себе какое-нибудь другое развлекательное чтиво.
По всем вопросам пишите нам на bedrograd@gmail.com.