Глава 61. Души нет

В понедельник у хэра Ройша испортился почерк. Он затруднялся объяснить, в чём именно состояло дело, но пальцы его правой руки стали вдруг непослушными и деревянными, так что меленькие хэрройшевские буквы разъехались, будто размытые дождём. Кроме того, в безымянном пальце отчётливо покалывало.

Во вторник хэр Ройш почувствовал сонливость, что было удивительно, поскольку раздражение из-за невозможности писать теоретически должно было держать его на ногах. Однако спать хотелось весьма, и голова, в минуту невзгод склонная ныть, на сей раз тоже обернулась деревом.

Но лишь в четверг, когда матушка пожаловалась, что в перетопленном особняке невозможно дышать, хэр Ройш вынужден был признать, что заболел. Болеть он не умел: отец видел в неспособности предугадать хворь заранее и избавиться от неё профилактически такую же недальновидность, как в неспособности предугадать настроения Четвёртого Патриархата, и потому лечение в доме Ройшей не почитали.

Тем не менее известно, куда завела отца профилактика, злорадно подумал хэр Ройш, забираясь в одеяла. Недуг его был, во-первых, чрезвычайно некстати, а во-вторых, совершенно непонятен, так что в пятницу он сдался и позвал Приблева.

«Вы знаете, хэр Ройш, я же не врач, — задумался тот, окончив осмотр, — ну, ха, не совсем врач. Я понимаю, что вами, наверное, руководят соображения безопасности, но, право… А впрочем, брат мой нынче совсем поселился в Порту! Подружился с забэевскими аптекарями — слыхали?.. Кто-то упоминал, что вы с ними знакомы, а Юр возьми да и подключи их к наследию лорда Пэттикота…»

«Мой диагноз, господин Приблев», — сухо потребовал хэр Ройш.

«Не имею понятия, — Приблев беспечно развёл руками, — я не врач! Мне не кажется, что у вас некая инфекция, и в подушки вы зря лезете — температура тоже нормальная. Можно, конечно, посмотреть кровь, но, по-моему, ничего у вас не воспалено… Думаю, вам просто нужен отдых».

«Отдых?»

«Отдых. Когда вы в последний раз расслаблялись?»

«Глупости. Я вовсе не чувствую себя усталым».

Приблев досадливо постучал хэру Ройшу по запястью стетоскопом.

«Во-первых, это даже фактически неверно, сонливость является очевидным проявлением усталости. Во-вторых… Знаете, на росской земле любят говорить, что недуги тела — это отражение недугов души. Интересно, кстати, может ли так быть у людей из печи. Но вы точно не печной, так что я вас заверяю: это усталость, переживания какие-то… что-то подобное. Вообще европейская медицина подобное отрицает, так что нет ничего удивительного и в вашем скепсисе… Думаете, случайно мистер Фрайд уехал сюда, к росам? Не хотят Европы душу лечить! А я так считаю, росскому человеку без лечения души никуда».

«Во-первых, души нет, — сердито передразнил хэр Ройш, — а во-вторых, у меня с ней всё в порядке».

Приблев снова задумался, на сей раз постукивая стетоскопом по собственным наверняка нестерильным губам.

«Полагаете? То есть я, конечно, не суюсь, и тут никто, кроме вас, доподлинно знать не может — ну, ха, разве что мистер Фрайд. Но сугубо житейски предполагаю: неужели в такой момент душа может быть спокойна? После того, что мы сделали… Мы, конечно, много чего сделали, и с логической точки зрения с графом Тепловодищевым вышло не хуже, чем, скажем, с бароном Копчевигом, но я, знаете, чем дольше живу, тем яснее вижу, что логическая точка зрения обычно мало кого интересует. Четвёртый Патриархат ведь наверняка… — он осёкся, вгрызся в стетоскоп, но через минуту вновь заулыбался: — Я, не буду прикидываться, не слишком политик, это ваше занятие. Вам, наверное, виднее, зачем было нужно… Н-да, и как именно Четвёртый Патриархат отреагирует — они ведь небось как раз сейчас то и обсуждают? Ну, что мы им отправили? В общем, я о том лишь, что вряд ли хоть чья-то петербержская душа может быть сейчас в полной мере спокойна. Так что я вам советую отдохнуть. И ещё, может… — Приблев смутился, — подумать».

«Подумать», — иронически хмыкнул хэр Ройш.

«Подумать, — чрезвычайно серьёзно кивнул Приблев, — и попытаться понять, что вас так тревожит, что вы и сами этого почувствовать не можете».

Подобный оксюморон показался хэру Ройшу, откровенно говоря, крайне неубедительным диагнозом, однако странный набор симптомов, непохожий ни на одну болезнь из отцовского «Общего справочника недугов человеческих», от этого не уходил. Можно было бы созвать ещё докторов, но тут Приблев попал в точку: докторам хэр Ройш не доверял, и затея подпустить к своему ослабевшему телу постороннего человека, чьи желания легко могут быть вредоносными, казалась ему пустым куражом. Юр Придлев, к сожалению, письма попросту игнорировал, а Ларий Придлев, явившись, выписал некие соли. Те сняли лихорадку и сбавили сонливость, однако ровный почерк к хэру Ройшу так и не вернулся, а в пальцах кололо теперь постоянно.

Следующий понедельник он встретил в гостиной, и количество дров в его камине было выверено математически, поскольку разобрать, холодно ему или жарко, хэр Ройш не мог. Одеяла он также оставил в спальне, ввиду чего чувствовал себя весьма неуютно.

Осторожно постучав в дверь, слуга доложил, что явились посетители.

— Кто там? Я никого не звал, — нахмурился хэр Ройш.

— Ну, право, к чему подобная подозрительность? — укорил его Скопцов. — Я бы предположил, что вас заглянул проведать кто-то из наших общих друзей. Вы нездоровы.

Скопцов? Хэр Ройш не помнил, как и когда тот пришёл, хотя в этом не виделось ровным счётом ничего удивительного. В самом деле, выпадение из жизни почти на неделю не может не привлечь разносчиков слухов, оппортунистов и просто любопытствующих. Это естественно. Выглядел хэр Ройш вполне благопристойно, чрезмерной слабости не ощущал, так что, по всей видимости, разумнее всего было бы не скрываться, а принять гостей. Кивнув слуге, он позволил себе на мгновение прикрыть глаза.

У них ведь тоже есть армия, как ты мог не учесть этот фактор?

— Приблев сказал, вам дурно, — в гостиную вошёл Золотце, одетый чуть скромнее прежнего, но в целом самый обычный, от недавней ссоры и выхода из Временного Расстрельного Комитета ничуть не изменившийся; замерев возле дверей, он усмехнулся: — И я вижу, он был прав.

— Я в относительном порядке, — аккуратно произнёс хэр Ройш и обратился к Скопцову, вынырнувшему из-за золотцевской спины: — А вы самолично, вижу, вышли встретить гостя? Не стоило, для этого есть слуги.

Скопцов захлопал бледными ресницами и удивлённо переглянулся с Золотцем; на лицах обоих проступила однозначная озабоченность.

— О чём вы? — Золотце прошёл в гостиную и достаточно бесцеремонно схватил хэра Ройша за запястье в поисках пульса; помолчав, пожал плечами. — Мы с господином Скопцовым встретились почти случайно, и он, конечно, тоже о вас волнуется…

— Вам стоило кого-нибудь к себе пригласить, — укорил Скопцов, — за вами нужен уход. Вам хорошо готовят?

Хвост его весь вымок от снега, хотя жар камина должен был давно его высушить. Хэр Ройш потёр виски, вложив в это движение больше силы, чем требовалось.

Это армия чиновников. Она не сможет квалифицированно противостоять Охране Петерберга.

— Я снимаю комнаты вместе с господином Приблевым — вы ведь это помните? Хэр Ройш, — Золотце легонько потряс его за плечо, — хэр Ройш, послушайте меня. Я понимаю, что последняя наша встреча была… разгорячённой, и не вздумайте полагать, будто ваша болезнь что-то меняет в моей позиции. И то, как Революционный Комитет извратил мою шутку… Всё это проблемы, требующие решения. Но вы верно тогда сказали: выходя из комитета, необязательно выходить из кабинета. Совершенно ненормально, что я узнал о вашем состоянии только по рассказам Приблева. Слышите? Я, в конце концов, беседую порой с мистером Уилбери — это не делает меня врачом, но…

— А я и вовсе никак не врач, — подхватил Скопцов, — но мы ведь ваши друзья! Как бы то ни было, как бы ни поворачивались события в городе, мы ваши друзья, так что не нужно прятаться…

— А кто ещё мне друг? — поинтересовался хэр Ройш. — Твирин мне друг?

Золотце немедленно взъерошился.

— При чём тут Твирин? Вы ещё, право слово, Веню помяните.

— Я имел в виду, — тщательно выговорил хэр Ройш, подбирая слова столь же математически, как дрова в камине, — что деловые отношения любого толка размывают понятие дружбы — если даже оставить в стороне его размытость изначальную. Мне показалось, господин Золотце, что свою позицию вы выразили весьма прозрачно.

— Даже и не думайте опять попрекать меня кабинетом! — фыркнул Золотце. — Это был фарс и скандал, а не деловые отношения. И потом, — просиял он, — вы, право, преувеличиваете. Когда я лишился дома, вопрос съёмных комнат встал естественным образом — у города нет возможности, а у меня желания восстанавливать Алмазы. И не менее естественным образом господин Приблев пригласил разделить его временное обиталище, где он скрывается от чрезмерной родительской любви. И знаете что? На третий же день, стоило мне привести свои чувства в порядок, господин Приблев заявляет: нам, мол, стоит чётко распределить, а то и зафиксировать на бумаге, кто и какую долю этих комнат будет оплачивать!

— Весьма… смело, — Скопцов подошёл к стоящему возле камина креслу, но садиться в него не спешил. — Наверное, он подумал, что подобное предложение поможет избежать неловких ситуаций в дальнейшем.

— И был в этом решительно прав, — Золотце хмыкнул, — освежающе прав, позволю себе заметить. Я припомнил эту историю для того как раз, чтобы указать, как деловые отношения только укрепляют дружбу. Батюшка любил рассказывать, насколько денежный вопрос способен испортить людей. И не то чтобы господин Приблев был беден…

— То же можно сказать и про вас, — Скопцов улыбнулся.

Повисло молчание, и в его парах хэр Ройш напряжённо задумался о том, когда же именно последний пришёл. Кажется, утром? Утром было снежно, хэр Ройш дремал урывками — наверняка слуги могли пропустить гостей, или матушка, или он сам, того не запомнив, повелел…

Какая чушь. Очевидно, что Скопцов пришёл только что, с Золотцем. А это, к сожалению, указывает на то, что нервное расстройство серьёзнее, чем хотелось верить. Нужно его лечить, но хэр Ройш этого не умел, да и как лечить без докторов?

— Я хотел поднять этот вопрос, — неприятно поджал губы Золотце, — тот самый, что портит людей. Если говорить прямо, мне кажется, что члены Революционного Комитета заслуживают определённых выплат. Вы знаете, что члены Временного Расстрельного получают жалование?

— Это сугубо бюрократический момент, — донеслось от дверей. — Когда составлялась должностная инструкция членов Временного Расстрельного Комитета, следовало как-то их, то есть нас, классифицировать. Если бы я взялся создавать всецело новую категорию, к ней потребовался бы целый свод дополнительных правил, что было в той ситуации неоправданно громоздко. Тем временем, в Охране Петерберга есть чин «рядовой с гражданской профессией» — для поваров, конюхов и тому подобных вспомогательных людей. Было вполне естественно отнести к этой категории и членов Временного Расстрельного Комитета. А любым рядовым полагается жалование.

Хэр Ройш не доверял своим ушам, и потому с усилием перевёл взгляд; на пороге стоял Мальвин. Когда того было дозволено впустить? Или это тоже расстройство? Следует спросить, настоящий ли он. Но это выдаст хэра Ройша с головой, тут уж любой догадается о степени недуга.

Впрочем, он ведь и сам степени оной не понимал. Приблев велел подумать, что его тревожит. Не глупость ли? У них, у Четвёртого Патриархата, есть армия. Не так важно, хороша она или плоха. Мы слишком привыкли полагаться на то, что статус единственных, кто способен говорить с силовых позиций, даёт нам неограниченные возможности. Но мы не единственные. Почему же неделю назад, когда Веня столь уверенно озвучил свою дикую мысль, все об этом будто позабыли?

Почему ты согласился?

— Я счастлив за Временный Расстрельный Комитет, — окрысился Золотце вместо приветствий. — При создании Второй Охраны, впрочем, потребность в новой категории никого не смутила.

— Это было несколько позже, — невозмутимо качнул головой Мальвин. — В момент создания Второй Охраны время не играло против нас. — Не предлагая никому руки, он прошёл к хэру Ройшу и замер над ним колонной. — Граф Набедренных смущён тем, что выжившие делегаты остались исключительно на его совести. Он хотел прислать к вам Гныщевича, чтобы уточнить ряд нюансов, но я предпочёл перехватить инициативу. Однако вижу, что уточнения излишни. Вы определённо не в состоянии сейчас заниматься делегатами.

— Что ж граф не пришёл сам? — с ехидцей встрял Золотце.

— Веня против, — Мальвин отказался перемениться в лице.

Золотце отчётливо хлопнул себя манжетой по лбу.

Хикеракли говорил, что хэру Ройшу не следует заглядываться на Столицу, на Росскую Конфедерацию, на Четвёртый Патриархат. Но разве можно просто приказать себе не заглядываться? Отосланный на «Метели» графа Тепловодищева наглый вызов не может не спровоцировать реакции, способной быстро превратить внутригородской конфликт в вопрос управления всей страной. И задаст этот вопрос вовсе не Четвёртый Патриархат.

Люди всегда будут делиться на тех, кто хочет стоять во главе колонны, и разумных, как хэр Ройш. Неужто его потянуло заявить о себе? Да, нельзя спорить с тем, как сладко и убедительно говорили тогда, неделю назад, все собравшиеся обсудить непредвиденный инцидент с графом Тепловодищевым. Прямая конфронтация со Столицей казалась наиболее разумным вариантом.

Но ведь это классическое, как по нотам стремление ухватить за лапы цаплю в небе.

Оно не приводит к добру.

— Граф писал вам, — Мальвин неодобрительно покосился на стопку неоткрытых писем, которые хэр Ройш, видимо, принял прямо в гостиной, не потрудившись донести до кабинета, — безуспешно. Насколько я могу судить, вы не читаете корреспонденцию.

— Господин префект, — зашипел Золотце, — Белый район, где мы с вами волею случая сейчас находимся, чрезвычайно невелик, и от казарм его, по счастью, отделяет прелестная роща. Не волоките же оные за собой в особняк хэра Ройша, пощадите архитектуру!

— С каких это пор вы не желаете обсуждать насущные проблемы? — заиграл желваками Мальвин.

— С тех самых, с которых вы разучились замечать, что один из ваших друзей не в порядке.

Оба сердито друг от друга отвернулись. Да, да, у них ведь имеются некие разногласия; какие? По всей видимости, Твирин. Золотце упоминал давеча «фантастическую лояльность» или нечто наподобие этого.

Лояльность Мальвина. В ответственный момент тот ушёл от Революционного Комитета в сторону Твирина, и последствия это имело самые положительные, но нельзя быть уверенным, что приключились они по воле Мальвина, а не вопреки оной. Но ведь нет и оснований его в чём-то подозревать?

Есть основания подозревать кого угодно. Четвёртый Патриархат тоже не подозревал Петерберг в крайней серьёзности намерений, покуда в Патриаршие палаты не въехала «Метель». Поверившие же в революцию жители этого города не подозревают, что всю неделю за стенами особняка Ройшей велась работа — скучная, бумажная работа испортившимся почерком, в результате которой хозяин дома понял: новый, бессословный Городской совет — затея утопическая и даже опасная.

— Простите, господин Золотце, мне мою прямоту, — робко начал Скопцов, — да, простите, и простите, что я раскрою сейчас то, что вы раскрывать не хотели бы, но… Не пытаетесь ли вы выставить себя в оппозицию только лишь из куража? Ведь не вам, право, обвинять кого бы то ни было в невнимании к друзьям.

— И вы меня простите, — ядовито улыбнулся Золотце, — но я не понимаю, о чём речь.

— С тех пор как… с тех пор как не стало вашего дома, не стало его и у вас в душе.

— Души нет, — вклинился хэр Ройш и хихикнул; прочие посмотрели на него странно, и Скопцов с запинкой продолжил с того же места:

— Да-да, так вот: вам нет покоя. Но вместо того чтобы лечить свою… своё сердце, вы делаете обратное, вы нарочно прячетесь, нарочно отталкиваете друзей!

— Вы перечитывали под одеялом мистера Фрайда? — комически нахмурился Золотце. — Зачем бы мне так поступать?

— Потому что… — Скопцов осёкся и закончил еле слышно: — Потому что, удерживая в сердце эту потерю и эту злобу, вы удерживаете в нём и вашего батюшку. И боитесь, что потеряете, отпустив.

Золотце вскинул было кисти, чтобы рассмеяться, но Скопцов не позволил, непривычно резким движением развернувшись к Мальвину.

— А вам, друг, вам тоже следовало бы навести порядок не только в бумагах и казармах, но и в голове! Вы ходите, и молчите, и исполняете, и исправляете, и невозможно понять, на чьей вы стороне: нашей или твиринской!

— Не знал, что это разные стороны, — скупо отозвался Мальвин.

— Ай, бросьте это, — неожиданно спокойно высказался Золотце; он успел отойти к окну и стоял к комнате спиной, так что у хэра Ройша шевельнулось где-то подозрение о мотивациях такого перемещения. — Бросьте, в самом деле. Вы ведь оцениваете ситуацию трезво, и на том проклятом обсуждении у вас не возникало сложностей с рассмотрением двух наших комитетов раздельно. А Временный Расстрельный — это Твирин. — Золотце потёр лоб и обернулся. — Не стройте из себя дурака.

Мы все дураки, мы совершили величайшую дурость!

Нет, это неверно. Действия Революционного Комитета до сих пор отличались чрезвычайной рациональностью и эффективностью. Инцидент с графом Тепловодищевым был деянием Твирина, и на Твирине же лежит за него ответственность. Дальнейшая импровизация с телом — это декларация, манифестация, провокация и прочие «ции», всецело встраивающиеся в принципиальную стратегию отношений с Четвёртым Патриархатом; отношений, кои способны мгновенно перерасти в давление. А давление — это единственно верный выбор, позволяющий сильному говорить с позиции силы. Нарастая, оно естественным образом распространяется, и наступает этап, на котором мы получаем возможность диктовать условия — или не диктовать; мы можем выбрать более тонкую, непубличную тактику. Мы знаем — я знаю; я знаю, как уничтожить Четвёртый Патриархат, я выстроил последовательность действий. Инцидент с графом Тепловодищевым протягивается к полной и окончательной победе чередой переменных, связанных причинами и следствиями. На столе в кабинете лежит черновик должностной инструкции. Дурной почерк можно перепечатать. Золотце уже единожды пробирался в самое нутро Патриарших палат. Мальвин недаром учредил Вторую Охрану. Скопцов тоже недаром. Реакция на уехавшую в Столицу «Метель» будет незамедлительной, и я знаю, как ей воспользоваться.

Где-то здесь есть ошибка. Здесь, в этой логической цепочке, в этой комнате. Отыскать, подчеркнуть. Пожалуйста, при исполнении задания пользуйтесь линейкой.

Так где же?..

— Твирин — великий человек, — медленно проговорил Мальвин, и хэр Ройш догадался, что в гостиной прежде висело долгое молчание. Золотце дрогнул усиками.

— Жаль.

— Твирин — великий человек, — повторил тот, кивнул самому себе и продолжил: — Но великие люди не могут… очевидно, не способны создавать жизнь.

Золотце прыснул, и Мальвин, кажется, в самом деле смутился. Кажется, хэр Ройш впервые видел его смущение.

— Я не люблю и не слишком умею говорить о подобных материях…

— Нет, я всего лишь о том, что наследие лорда Пэттикота позволяет уверенно судить о пригодности господина Твирина к созданию жизни, — ещё пофиглярствовал Золотце, — а сантимент ваш мне вполне ясен. Я думаю, мы все его разделяем — вопрос лишь в том, какие из него следуют выводы.

— Очевидные. Каждый должен находиться на своём месте. Окажись я тогда рядом с Твириным, расстрела удалось бы избежать. Но меня там не оказалось, и теперь мне остаётся лишь разбирать последствия… Всю эту неделю я об этом думал и понял: это означает лишь, что моё место — не рядом с Твириным.

Золотце удивлённо приподнял брови. Скопцов уцепился за пуговицу своего жилета:

— И вам не…?

— Это не имеет значения, — пожал плечами Мальвин. — Место есть место.

— Знаете, господа, а ведь наука и промышленность давно решили этот вопрос, — заявил вдруг хэр Ройш, и собравшиеся от звуков его голоса вздрогнули, ожидая, по всей видимости, дальнейших высказываний про душу. — Мне тоже всегда казалось, что корнем социальных проблем являются люди, влезшие не на своё место и занятые не своим делом. А ведь в науке и промышленности имеется ответ. Вы знаете, господа, что такое патенты?

— Патенты?.. Документы, которые покупает промышленник… Или не покупает, а, наоборот, подписывает? — ученически наморщил лоб Скопцов. — Как бы то ни было, они дают право использовать некую технологию в своём производстве. Насколько я помню, Гныщевич — или, вернее, граф Метелин — покупали патенты на авто у Старожлебинска…

— Да, верно. Обычно за патент платят; в том случае, когда технология изобретена на месте, платить не нужно, но всё равно необходимо пройти процедуру согласования. Если не ошибаюсь, патенты выдаёт крупное учреждение соответствующего профиля вместе со специальной комиссией из Столицы. Это разумно, не так ли? Изобретатель может не понимать, что его изобретение опасно или бесполезно; если же мыслить в масштабах страны, он может не понимать, что кто-то другой сумел бы использовать его детище с большим толком. — Хэр Ройш почувствовал, как сами собой сложились в домик его пальцы. — Послушав вас, господин Мальвин, я вдруг подумал, насколько лучше была бы жизнь, если бы патенты выдавались людям на любую деятельность.

— Ну, в некотором смысле подобное существует, — осторожно заметил Скопцов. — В военные, к примеру, не берут женщин — можно сказать, что у них по природе нет на военную службу патента…

— Да, но это как раз чушь, — отмахнулся хэр Ройш, — и частность к тому же. Просто представьте себе организацию, способную оценить каждого по его талантам и определить, чем именно ему следует заниматься. Не потому ли Революционный Комитет столь успешен, что каждый из нас отыскал именно ту сферу, к которой наиболее лежит его… к которому он лучше всего расположен?

— Взять хотя бы господина Приблева, — кивнул Скопцов, — плохой врач, отличный финансист.

— Вполне он приличный врач, — пробурчал Золотце, но хэр Ройш не стал ему отвечать, а ответил вместо этого Скопцову:

— Именно. Вообразите, насколько хуже был бы мир, пойди господин Приблев, как требовало от него окружение, по стопам отца? Заметьте, я говорю сейчас не только о Революционном Комитете — в конце концов, Союз Промышленников, пожинающий от талантов Приблева наибольшее число плодов, является личным проектом Гныщевича.

— И вы готовы признать, что это хорошо? — хмыкнул Мальвин с каким-то нерасчленимым выражением на лице.

Нерасчленимым.

— Да, — не дал хэр Ройш уйти мысли в сторону, — да, это хорошо. Это лучше ещё одного посредственного врача. Да.

Мальвин задумался, и вновь повисла тишина. Тишина — это плохо, в тишине мысли укорачиваются. В тишине приходит призрак Скопцова и садится в кресло. Призрак? Души нет, а призраки есть?

Это не от тишины, сообразил вдруг хэр Ройш, это Скопцов с Золотцем переговаривались в передней, вот и примерещилось в полудрёме.

Но где же ошибка? Ведь не может же ошибка быть во мне? Ведь не могу же я быть не на своём месте?

— Такой организации, которая оценивала бы каждого человека по его талантам, пришлось бы оказаться чрезвычайно… обширной, — улыбнулся Скопцов. — Всё-таки немало работы, а у нас один только Четвёртый Патриархат… вон какой.

— Нет-нет, — взмахнул манжетами Золотце, — не сравнивайте, такая организация ни в коем случае не должна быть лицом государства! Она должна быть специальной, буквально тайной… Ну, называйте как хотите — конторой или там бюро. Это помогло бы вдохнуть в слово «бюрократия» новую жизнь, поскольку бюрократия как она есть любую жизнь убивает.

Все рассмеялись, даже Мальвин заулыбался, и хэр Ройш не был на них в обиде. По всей видимости, дело заключалось в том, что он знал: в целом они с ним согласны.

Знал он и о том, где их место.

Знал, что решай они дальнейшие судьбы Петерберга вот так — вчетвером, без Твирина, без графа, без Вени, без Гныщевича с Плетью и неуместным азартом, не вышло бы, что Революционный Комитет отрезал голову графа Тепловодищева и отправил её на хозяйской «Метели» в Столицу.

Без Плети некому было бы отрезать.

Им же четверым: хэру Ройшу, Золотцу, Скопцову и Мальвину — осталось только разбирать последствия принятого в пылу решения. И они справились с этим вполне успешно.

Мальвин молча привёл двух человек из Второй Охраны, готовых сопроводить жуткий кортеж прямо до Патриарших палат.

Скопцов неожиданно привёл секретаря Кривета, чей отец, как выяснилось, был дальним родственником дяди хауна Сорсано, столичного наместника, и в самом деле баском. Кандидатура секретаря Кривета на роль гражданского сопровождающего вызывала у хэра Ройша вполне обоснованные сомнения, но и одних только людей из Второй Охраны отправлять было неразумно. Не потому даже, что столь велики были подозрения в их нелояльности, а потому, что любых посланцев в Патриарших палатах должны были задержать и расспросить, и методы таких расспросов напрашивались. Наличие восьмой баскской воды на киселе гипотетически могло бы смягчить удар, подводить под который честных людей казалось неразумно. Имелись, впрочем, подозрения в нелояльности уже секретаря Кривета, но Скопцов клялся, что у того к хауну Сорсано имеются свои баскские счёты. Хэр Ройш решил рискнуть, тем более что от всего сопровождения требовалось, по сути, одно: довезти голову до порога Четвёртого Патриархата.

Золотце не привёл никого и не пришёл сам, ибо почитал себя оскорблённым, но вдруг прислал с курьером некие препараты (от мистера Уилбери?) и письмо, где с неожиданным врачебным цинизмом объяснял, что голову, несмотря на мороз, предпочтительно забальзамировать, поскольку кое в чём Гныщевича слушать следует. Если тепловодищевская «Метель» в дурном состоянии, она может и задержать груз в пути поломкой. Лучше подстраховаться.

Хэр же Ройш — а что сделал хэр Ройш? Велел утилизовать тело, отдал распоряжения относительно живых делегатов, пообещал барону Зрящих непременно вернуться к пухлой папке и обсуждению дальнейшей стратегии взаимодействия (барон Зрящих единственный согласился продолжить диалог).

Хэр Ройш принял решение.

Принял решение отрезать члену Четвёртого Патриархата графу Тепловодищеву голову, забальзамировать оную, погрузить в его «Метель» с двумя недосолдатами и секретарём Йихинской Академии и отправить сей кортеж в Столицу.

Принял решение сделать всё это, хотя отдавал себе отчёт в том, что Столица — единственный кроме Петерберга город Росской Конфедерации, в распоряжении которого имеется целая армия.

Принял решение, хотя понимал, что подобной дикости Четвёртый Патриархат всё же не снесёт, поскольку это — глумление не над нелепым и навязанным Европами Пактом о неагрессии, а над основами человеческой природы.

Принял, потому что понимал: такой жест заставит Четвёртый Патриархат действовать, причём действовать радикально, поспешно и эмоционально, а это даст Петербергу неизбежное и необходимое преимущество.

Принял, потому что поспешная и отчаянная реакция Четвёртого Патриархата была необходимым звеном в череде причин и следствий, ведущих к победе, к обретению силы, к окончательному торжеству разума и рациональности.

Принял, потому что хотел не только отстоять свой город, но и освободить от этой бредовой, бесполезной, медлительной власти остальные города.

Решай всероссийские судьбы они вчетвером: хэр Ройш, Золотце, Скопцов и Мальвин — этот процесс прошёл бы успешно, и на месте бредовой, бесполезной, медлительной власти очень скоро оказалась бы новая — полезная и эффективная.

Но есть не только они вчетвером. Есть неуправляемые твирины и бестолковые хикеракли, азартные гныщевичи и строптивые коленвалы, неотмирные графы и безумные вени. Есть те, кто откажется подчиняться, и те, кто откажется справиться.

Если Столица нанесёт ответный удар, будут те, кто умрёт.

«Люди умирают», — сказал бы Мальвин.

«Дорогие люди тоже умирают», — поправил бы его, отвернувшись к окну, Золотце.

«Вы ведь сами убили дорогого себе человека», — прошептал бы Скопцов.

Нет никаких оснований с уверенностью утверждать, что Столица нанесёт ответный удар, что она нанесёт его быстро, что она нанесёт его успешно. Есть все основания возлагать на этот удар надежды, поскольку, согласившись со спонтанной и эксцентрической задумкой отослать в Столицу голову графа Тепловодищева, хэр Ройш сумел разобраться, как извлечь из гипотетических последствий этой задумки пользу, как вывернуть провокацию на петербержскую сторону, как именно действовать далее, чтобы выиграть больше, чем кто-либо мог ожидать. Перспектива открывалась интереснейшая — лучше, чем когда-либо в жизни.

Но хэр Ройш боялся.

Боялся, леший подери! Разве он не имеет права бояться? Разве неясно, что тогда — что если Резервная Армия выступит на Петерберг — а она может! — разве неясно, что умрут не просто люди, не просто дорогие люди, умрут вот эти самые люди! Вот эти!! Лучшие, умнейшие, эффективнейшие!

Это гадко! И это страшно! Ведь можно? Ведь можно же бояться?!

Страшно, что хэр Ройш своим умом принял решение, способное поломать всё — всё, — что было сделано!

Он вскочил, как в пелене, и, кажется, опрокинул кресло, ударившись при этом ногой и не почувствовав. Скопцов охнул, а Мальвин с Золотцем кинулись хэра Ройша не то ловить, не то удерживать от падения, однако не сумели: одним прыжком подскочив к столику, он перевернул графин, смахнул салфетки и письма, и лишь когда на столике не осталось ничего, сумел остановить своё движение.

— Да какого же лешего вы — какого же лешего мы такие хрупкие? — провыл хэр Ройш и осел.

Краем глаза он видел, как растерянно нахмурился Мальвин, как вцепился в него мёртвой хваткой Скопцов и как ринулся за слугой Золотце, однако осмыслить это было почти невозможно. Гортань хэра Ройша скрутило жгутом, и он знал, что ему следовало бы сейчас расплакаться, и готов был, пожалуй, это сделать, но плакать он, как и лечиться, не умел, он никогда не плакал; оставалось лишь спрятать лицо за пальцами и закудахтать, будто у него першило в горле.

Хикеракли был прав: протянув отцу мышьяк, хэр Ройш вынужден был сидеть в камере и следить за его агонией. Но хэр Ройш-старший не был хрупким — сложнее всего в жизни было бы представить механического, заводного отца хрупким.

Хэр Ройш-старший не был, а хэр Ройш-младший, теперь уже не младший, был.

И он знал, что струсит и сбежит, если Резервная Армия подойдёт к его воротам; знал и то, что, сбежав, откажется от всего достигнутого. Обманет собственные же расчёты, окажется ржавым звеном в цепочке причин и следствий.

И ему омерзительно было сознавать эту трусость.

Омерзительно — сознавать постыдную и мучительную привязанность к тем, кем он должен быть способен при необходимости пожертвовать.

Сознавать, что умудрись Четвёртый Патриархат вдруг взять в заложники Мальвина, или Скопцова, или Золотце, он не смог бы не принять их требований.

Золотце протянул раздобытый у слуги стакан воды.

Кончиками пальцев собрав с пола осколки графина, Скопцов неловко похлопал хэра Ройша по плечу.

Мальвин же, качнувшись с носков на пятки, тихо сказал:

— Если они в самом деле нападут, это будет последней глупостью Четвёртого Патриархата.

Он сказал так, потому что всё это время все они думали об одном и том же. Не о недуге хэра Ройша, не о переговорах с оставшимися в живых делегатами, даже не об опасности очередного произвола Твирина.

О том, что эксцентрический шаг Революционного Комитета не может не привести к первой за долгую историю Росской Конфедерации гражданской войне, поскольку на наглое убийство с надругательством нет иного ответа.

— Если они нападут, — выдавил хэр Ройш, — я… я струшу.

— Они не нападут, — зачастил Скопцов, — помилуйте! Мы ведь не равнинные тавры, чтобы с нами воевать, право слово, Европейское Союзное правительство никогда не простит… Да ведь на росской земле никто и не умеет воевать, о чём вы!

— И вы не струсите, — с каменным лицом продолжил Мальвин, — я не позволю. Если потребуется, заключу под стражу. И свяжу.

Хэр Ройш нервно усмехнулся — и понял, что пальцы его впервые с понедельника перестало колоть.

— Бросьте вы все, — воздел очи Золотце, усаживаясь на пол рядом с хэром Ройшем, — нападут не нападут… Это была провокация, призванная передать почётное право на головную боль в Четвёртый Патриархат. Провокация глупая, поспешная и порождённая вашими, хэр Ройш, непомерными амбициями. Но уж теперь-то, господа, давайте пожнём её плоды! Нам остаётся только ждать, собирать информацию, по мере сил готовиться, но не забывать заниматься городом и надеяться на лучшее. — Он подхватил один из осколков и жестом заправского ювелира перекатил его в ладони. — А пока что я считаю необходимым обсудить некоторые действительно важные вопросы. К примеру, согласны ли вы с тем, что когда мы создадим пресловутое бюро патентов, первым делом нам придётся запретить кому бы то ни было отрезать головы третьим лицам?

Альфина и Корнел, 2010­­-2014. Все права вооружены и особо опасны.
На этом сайте выложено развлекательное чтиво, рассчитанное на взрослых и сознательных людей, уверенных в том, что их психика переживёт удар печатным словом. Если вы в себе сомневаетесь, пожалуйста, найдите себе какое-нибудь другое развлекательное чтиво.
По всем вопросам пишите нам на bedrograd@gmail.com.