Предыдущая глава
Из каморки за курантами столичные парки виднелись как на ладони, несмотря на узость и некоторую скошенность окошка. Они разливались между гостеприимно рассыпанными домами, как прогорклые лужи.
Этот город так любит растительные названия, что ему нужен огромный сад, постановил хэр Ройш с усмешкой. Наверняка ведь возможно загородить стеклом целый район — как только уберечь столько стекла? Но если всё же суметь, то под ним, как в теплице, выйдет сохранить высокую температуру и зимой, а значит, там — как в теплице же — приживутся растения из разных стран, даже из Турции-Греции. Если, разумеется, к моменту строительства теплицы размером с район Турция-Греция не прекратит своё существование.
Радиоприёмник хэра Ройша молчал, и ему оставалось только мерить каморку шагами, прохаживаясь от гамака к валикам и шестерням часового механизма и обратно. Некоторые шестерни были бы выше хэра Ройша, даже если бы он нарядился в свои дамские сапожки с небольшим, но необходимым для правдоподобной походки каблучком.
Впрочем, он надеялся, что надевать их ему больше не придётся.
Его отец, хэр Ройш-старший, никогда бы не стал разговаривать с заговорщиками и бунтарями, как сделали это оставшиеся в Столице члены Четвёртого Патриархата. Отец был придирчив и избирателен в людях. Как-то раз он отказал в аудиенции звезде европейского спорта, мастеру троеборья, объясняя это тем, что достижения в одной, узкой сфере ещё не делают человека ни интересным собеседником, ни достойной компанией. Отец был относительно крепок здоровьем, но, как и все Ройши, не отличался внушительным телосложением; по всей видимости, его попросту уязвляла мускулатура троеборца. И заговорщики бы его уязвили, так что он отыскал бы в них недочёты, мешающие опуститься до беседы. «Положим, вы захватили город, — сказал бы он, — но имеет ли смысл говорить о политике с тем, кто не помнит в точности „Летописей Земель Росских, записанных скромным скопником во имя дальнейшего благоденствия“?»
Сам хэр Ройш тоже не стал бы поддерживать диалог с заговорщиками. Люди, подобные Бюро Патентов, попросту слишком опасны, и тем более опасно недооценивать силу слова — пусть даже не заверенного печатями, а всего лишь устного. «Ну мы ведь только поговорим», — думают порой невежды, а после и не замечают, как меняются сами и как меняется мир вокруг них.
Отец был прав: в мире нет ничего ценнее знания, но он ошибался, полагая, будто знание ценно само по себе. Знание, как деньги, — лишь инструмент. Его нужно выменивать, а иногда им нужно делиться.
Справедливости ради следует отметить, что кое-кто в Четвёртом Патриархате наверняка разделял сии воззрения, иначе зачем бы они согласились с Бюро Патентов разговаривать, да ещё так охотно?
«А я, господа, думаю, что это Асматов, — качал головой Скопцов. — Асматов — благородный человек, он не смог бы спокойно спать, если бы нас не выслушал».
«Благородный? — хохотал Золотце, по своему обыкновению взвинченный авантюрностью произошедшего. — Я вас умоляю, если так выглядит благородство…»
«Именно так оно и выглядит», — отводил Скопцов глаза, отказываясь вдаваться в подробности. Хэр Ройш морщился, но в переложении на близкие ему термины понимал, что имеется в виду. Когда некто совершает болезненный для тебя поступок, безусловно, ценно знать, как этот некто к оному поступку пришёл и что планирует делать дальше. Скопцов наверняка апеллировал к более тонким материям, но важнее всего было то, что они в ответственный момент не порвались. А ведь ещё недавно его убеждённость, будто Четвёртый Патриархат в переговорах не откажет, казалась комической.
На столе затрещали заводные часы, и хэр Ройш поспешил извлечь из кармана затычки для ушей, после чего отключил механизм и перевёл стрелки на час вперёд. Ему нравилось жить за курантами: размеренное вращение шестерней и валиков ровно подталкивало мысли, позволяя им течь плавно, без запинок. Но иногда куранты били, и склонный к мигреням череп хэра Ройша не простил бы его, не предпринимай он защитных мер.
Часовщик в соседней башне за двенадцать лет, что здесь прожил, наполовину оглох.
«Он тумранчанин», — сообщил как-то утром Мальвин, заглянувший отчитаться в отправке ещё нескольких солдат Второй Охраны — на сей раз в Кирзань. Хэр Ройш удивился: хитростью выведать сведения о ком-нибудь мог бы Золотце, разговорить — Скопцов, но Мальвин из их четвёрки хуже всех умел подбирать словесную пыль.
«Я не подслушал и не расспросил, — объяснил тот не без самодовольства, — это умозаключение. Вы слышали, как его прозвали слуги?»
«Вот уж чем не приходилось интересоваться», — хмыкнул хэр Ройш.
«Лосиком. Вернее, это я сперва думал, что „Лосик“ — прозвище, но вчера мне понадобилось освежить в памяти списки кирзанской аристократии, и я обнаружил…»
«…Что там есть семья с такой фамилией, — раскладывать по полочкам хэру Ройшу не было нужды, — а часовщик появился в Патриарших Палатах как раз двенадцать лет назад».
«Да. Получается, незадолго до… Тумрани, — Мальвин мрачновато усмехнулся. — И я не думаю, что он просто почувствовал назревающий конфликт и решил сбежать — зачем бы тогда выбирать столь эксцентрическую профессию? Это наводит на мысль, что Лосик, — он непривычно замялся, — наш предшественник».
По всей видимости, сие рассуждение должно было хэра Ройша смутить, но оно его, напротив, оживило. От Тумрани остались пустые и мёртвые дома, поклониться которым наверняка ездил Хикеракли во время своего знаменитого путешествия по Росской Конфедерации; то же самое вполне могло произойти с Петербергом. И Бюро Патентов вдоволь нашутилось о том, чем им предстоит заниматься, если планы пойдут прахом, а тут, в соседней башне, выискалось наглядное подтверждение: такой вариант развития событий вполне осязаем.
Но на самом деле хэр Ройш, сложись всё несчастливым образом, пошёл бы на радиовышку. Радио его чаровало: мысль, что по воздуху, преодолевая километры, летят слова — уловимые, но неосязаемые, — была в высшем смысле восхитительна.
Он не верил всерьёз, что Бюро Патентов может превратиться в часовщика Лосика, даже если Петерберг всё-таки успокоят распылительными смесями.
«В Петерберге новый градоуправец, — напомнил хэр Ройш, когда Скопцов — сегодня утром — не вытерпел и сломал молчание на страшную тему. — Не стоит забывать, что господин Гныщевич, помимо всего прочего, отличается изрядной хваткостью. Он справится — если, конечно, прежде не справимся мы».
«Новый градоуправец? — ощетинился Золотце. — Позволю себе напомнить, что старый градоуправец, насколько мы можем судить, тоже пребывает в Петерберге! Тот самый, что отказывался кормить пилюлями своих слуг… И не испугался спонсировать аптекарей, и… — Он смешался. — А теперь мы оставим его на милость чьей-то хваткости?»
Хэр Ройш позволил себе тогда выдержать паузу, созерцая висевшую на стене карту Росской Конфедерации. Как и всех аристократических отпрысков, в детстве его терзали искусствами, но прижилась одна лишь графика. Только приехав, хэр Ройш в порыве вдохновения нарисовал вокруг Петерберга вполне убедительную орхидею.
«Мы доведём наши планы до конца».
«Рискуя Петербергом?» — сосредоточенно переспросил Скопцов.
«Петербергом как политическим активом невозможно рисковать, мы его уже наработали. Петербергом как живым городом… — хэр Ройш опустил веки. — Это не такой серьёзный риск, как вам кажется».
«Не такой серьёзный?! — Золотце, прежде примостившийся на хлипком подоконнике, вскочил. — Жуцкой доложил, что артиллерия уже выдвинулась — ваш благородный Асматов удостоверился в этом, как только закончилось наше… заседание! Сколько ей потребуется дней — два? Три?»
«Жорж, прекратите истерику, — в тоне Мальвина не было обыкновенного для этих слов раздражения. — Позвольте напомнить вам, что артиллерия выдвинулась не из Столицы, а из Внутривятки — Четвёртый Патриархат сейчас ни за что не откажется от своих немногочисленных орудий. От Внутривятки до одной только Столицы два дня пути. В лучшем случае, а по весеннему бездорожью — вся неделя».
«Судя по тому, как движутся события, нашим планам по весеннему бездорожью — месяц», — буркнул Золотце и отвернулся. Доводы холодной логики действовали на него отрезвляюще.
«Сегодня», — изрёк хэр Ройш. Мальвин кивнул, Скопцов поднял брови.
Золотце немедленно забыл свои обиды.
«Если мы позволим распылить над Петербергом смеси, — прибавил хэр Ройш с усмешкой, — нам придётся ответить Европам на этот жест, что фактически означает участие в их назревающей войне. Я бы предпочёл избежать столь категорических шагов».
Это было ранним утром, а сейчас куранты гудели пятый час пополудни. Их грохот пробирался по всей башне дрожью; заводные часы на столе, мелко подскакивая, прыгали к краю. Хэр Ройш остановил их и вернул на место.
Когда гул завершился и затычки вернулись из ушей в карман, он понял, что с площади доносится шум. Высунув нос в оконную щель, хэр Ройш разглядел, что перед Патриаршими Палатами собрались люди — не в таком количестве, как видал Петерберг, но в достаточном, чтобы их ор долетал до самого верха башни. Люди кричали и разворачивали флаги — что на них было нарисовано, рассмотреть не удавалось, но точно не орхидея, да и полотнище отчётливо синело.
Мальвин с иронией рассказывал, что синие флаги — это следствие мимолётной идеи, о которой сам хэр Ройш, томясь в часовой башне, почти успел забыть. Небезразличные жители Столицы уверовали, что разгром Резервной Армии был выгоден в первую очередь Четвёртому Патриархату, который цинично подставил собственных солдат, и веру эту хорошенько подпитала корреспонденция от непосредственных участников сражения. Даже далёким от политики людям подозрения о заговорах приходятся по сердцу. По какому поводу небезразличные жители Столицы цивилизованно жаждали не патриаршей крови, но объяснений. И отставок. В произвольном порядке.
Не улыбнуться их энтузиазму было трудно.
Евгений Червецов, взрыватель, должен был прийти в себя пару часов назад недалеко от того места, где повторно познакомился с теперь уже не префектом Мальвиным: на одной из тихих улочек за Терентьевским садом. При себе он обнаружил объёмистую холщовую сумку, наполненную листовками, в которых излагались подробности коварного замысла Четвёртого Патриархата, сгубившего целую армию. Хэру Ройшу было не слишком интересно, как именно Евгений Червецов с этими сокровищами поступит, тем более что листовки, по рассказам того же Мальвина, ещё позавчера мелькали на некоторых столичных улицах. Но теперь Евгений Червецов мог совершенно безболезненно рассказывать всем, кто согласится его слушать, о том, что члены петербержского Революционного Комитета живут в подвалах Патриарших палат. Те, кто не только согласится слушать, но и поверит ему, наверняка поверят и в то, что члены петербержского Революционного Комитета зачаты жабой и полевой мышью при свете стареющей луны.
Пару же часов назад Скопцов, один из Бюро Патентов, снял ливрею, взял портфель с документами, покинул Главное Присутственное и, перейдя площадь, постучался в тот из гостевых домов, что не теряется в лабиринтах Патриарших палат, а примыкает к корпусам штаба ныне не существующей Резервной Армии. Там Скопцов, ссылаясь преимущественно на своё происхождение, скромно, но очень настойчиво попросил аудиенции у некоторых высоких чинов, прибывших в Столицу по срочному зову Четвёртого Патриархата. Четвёртый Патриархат нуждался в четвёртой армии, но его желания не вполне совпадали с желаниями Росской Конфедерации. Кто согласится отослать людей, в наибольшей степени напоминающих военных, прочь, когда обстановка столь напряжённая? А напряжение чувствуется — по крайней мере, его чувствуют значимые фигуры. Над этим неустанно трудились в городах господа и дамы, которых хэр Ройш метафорически назвал когда-то пальцами Бюро Патентов, предназначенными для тонкой и мелкой работы там, куда не просунешь руки (и которых Золотце ехидно именовал «фалангами» — до целых пальцев, мол, пока не доросли).
В сущности, именно это Скопцов и объяснил тем чиновникам, что всё же приехали обсуждать с правительством перспективы создания четвёртой армии. Не упоминая фаланг, разумеется, зато упоминая напряжённую обстановку и тот факт, что ради сомнительного удовольствия послужить Четвёртому Патриархату они бросили насиженные места, где в этот самый момент могут происходить значимые перестановки. Если же они альтруисты и прибыли по велению долга, то им, возможно, следует задуматься о том, как исполнить оный эффективнее. С кем именно будет воевать четвёртая армия? С Петербергом? Глупости, Петерберг успокоят смесями и без их вмешательства — полюбуйтесь на переписку графа Асматова с хауном Сорсано. Или гостей прельщает перспектива блюсти личную безопасность Четвёртого Патриархата? Если же нет, вариант остаётся один: рано или поздно, по тому или иному поводу их перебросят в Европы. Но зачем перебрасывать в Европы бессвязную дружину, когда под Петербергом обучается и растёт настоящая армия?
Скопцов предложил прибывшим чиновникам поскорее возвращаться в родные города или же присоединяться к петербержской — нет, ко всероссийской армии.
Или ещё только предложит. Прошло два часа, но пока что он не вернулся. Бюро Патентов рассчитывало, что происхождение позволит Скопцову опустить утомительные разбирательства, кто он такой и по какому праву он полагает допустимым набиваться на беседу со взрослыми и занятыми людьми. Но всё могло пойти не по плану.
И радио до сих пор молчало.
Вчера ведь пошло не по плану. Вернее, всё развивалось бы удачно, если б не злосчастный выстрел улинского протеже, чтоб ему леший загноил рану. Выстрел не пришёлся в цель, но перекроил задумки неожиданным образом.
«Его нужно доставить к господину Ледьеру, — непривычно спокойным, даже просящим голосом пробормотал Золотце, когда Бюро Патентов выволокло беспамятного секретаря Кривета чёрным ходом из Изумрудного зала и передало в руки Второй Охраны. — Вернее, сперва перевяжите его, а потом к господину Ледьеру. — Золотце даже не смущался называть своего верного связного по имени вслух. — Слышите? Там ведь не очень серьёзно…»
«Там» действительно было не так серьёзно, как могло бы — к вечеру выяснилось, что пуля пришлась в ребро недалеко от сердца, а ребро, треснув, царапнуло лёгкое. Плохо, однако бывает гораздо хуже. Тем не менее до ночи секретарь Кривет в сознание так и не пришёл.
Сейчас Золотце должен был находиться на столичной радиовышке, но ещё утром Мальвин, кинув на него один только взгляд, сказал, что справится один. Кокетничать Золотце не стал, зато быстро и складно повторил, что нужно делать.
«Я пока что не слишком разбираюсь в радио, — прервал его Мальвин с улыбкой, — зато разбираюсь во Второй Охране. Хорошо разбираюсь и хорошо подбираю. Поверьте, Жорж, там есть мастера, которые вас не за пояс — за отворот штиблет заткнут».
Называть помещение за часами «комнатой» или даже «каморкой» было бы слишком громко. В сущности, это была площадка, опоясавшая журчащий часовой механизм. Шестерни его, безусловно, смогли бы в мгновение перемолоть человека, а хэра Ройша отделяли от них одни только скромные, пусть и сколоченные на совесть перила. Пространство от механизма до изнанки циферблата оставалось достаточно обширным, и именно к этим перилам Золотце привязал один из хвостов гамака. Рядом с оным, на самом обороте курантов, висела огромная карта Росской Конфедерации, под ней разместился стол с канцелярскими принадлежностями, заводными часами и приёмником. Правее, под вторым узким окошком, темнел ларь с одеждой и прочими принадлежностями.
Жить здесь было дивно. Ничто не мешало письмам добираться до самого верха башни, и единственным затруднением оставалась необходимость спускаться по винтовой лестнице в уборную. Хэр Ройш никогда не стремился к целенаправленному аскетизму, но тут, под курантами, ему вдруг ясно открылось, как мало нужно человеку для покоя. Часовщик Лосик, шельма-искуситель, наверняка понял это уже давно. Если радио сейчас не оживёт, хэр Ройш может и призадуматься о том, что политику отечества стоит вершить из-за часов.
Но радио ожило. Мальвинский мастер оказался не так рукаст, как тот грозился, и частота сползла — а может, выверенные настройки хэрройшевского приёмника сбились от тряски. Нужную волну, впрочем, удалось вернуть почти сразу.
— …официальное обращение графа Асматова, барона Войбаха, барона Улина, графа Придаля и других, — из всего Бюро Патентов именно Мальвин при необходимости умел говорить наиболее представительно, низким и будто специально поставленным голосом. Хэр Ройш с наслаждением откинулся на стуле и даже зажмурился.
Когда он перестал жмуриться, взгляд его упал на чернильницу. Вчерашний казус с подслеповатым графом Памажинным зародил в разуме хэра Ройша смутную мысль.
— Прежде Четвёртый Патриархат не обращался к жителям Столицы по радио, однако всякий старый порядок рано или поздно отходит в прошлое. Вот, к примеру, что говорит почтенный барон Войбах, — приёмник шикнул паузой и с хрустом вгрызся в запись существенно худшего качества: — «Росская Конфедерация мертва? Вот и прекрасно! Зачем тратить силы на Росскую Конфедерацию, раз уж она мертва?».
Золотце не зря сетовал на то, что Изумрудный зал является ему во снах: за прошедшие дни им пришлось облазить там каждый закоулок, заглянуть во всякую щель, пристраивая микрофоны и аппараты, записывающие речь на магнитные ленты, и за обшивку стен, и под столешницу, и в пасти бронзовым грифонам. Теперь эти ленты хранились в неприметном портфеле у Мальвина, способного без сомнений свернуть шею всякому, кто попытался бы на них посягнуть.
Даже если жителей Столицы не впечатлят исповеди Четвёртого Патриархата, свидетельства оных останутся в руках Бюро Патентов, а это значит, что отречься не выйдет.
После вчерашней короткой перестрелки им дали ускользнуть. По всей видимости, Четвёртый Патриархат не сомневался в том, что петербержские бунтовщики кинутся в родной город, надеясь спасти его от расправы успокоительными смесями. А может, им попросту не было до Бюро Патентов дела; может, им достаточно было поквитаться с самим Петербергом. Обстреляв его, Четвёртый Патриархат намеревался обратиться к ыздам, напугать их чудовищным примером, а потом умаслить — это вызывало у хэра Ройша приступы меленького смеха; умаслить, отменив проклятый налог на бездетность.
Они в самом деле полагали, что этого достаточно, и готовили громкое выступление о «компромиссах», «цивилизованном пути» и «упреждении дальнейшего кризиса».
Но сегодня по радио передавали совсем другое выступление.
— «Если уж мы приговорены коротать свои дни в столь неидеальном мире, почему бы не пользоваться открывающимися нам преимуществами? — посвистывал приёмник речами барона Улина. — Да, Росская Конфедерация живёт под каблуком Европейского Союзного правительства, которое, в частности, навязывает нам пресловутое разделение аристократии на ресурную и производственную — и не допускает последнюю к законодательной деятельности. Это дурно, но не тогда, когда вы сами родились аристократией ресурсной. Наоборот, можете не учиться читать и хрустеть рябчиками на заседаниях Четвёртого Патриархата!»
«Mein lieber Herr», — вывел хэр Ройш на листе, но тут же, укоряя самого себя за небрежность, его смял. Хэр Ройш не познал германского языка, но ещё в детстве вызубрил набор вежливых клише, которыми пристало услаждать взор родственников, особенно герцога Карла Константина Ройша XVI. Герцогу не следовало писать ничего, что не исчерпывалось перечнем клише, и уж тем более ему не следовало писать по-росски.
«Дражайший герцог Карл Константин Ройш XVI, Ваша Светлость! — вывел хэр Ройш на новом листе и почувствовал на своём лице хулиганскую улыбку. — Пишет вам четвероюродный ваш внучатый племянник по бабке, Константий Ройш, пока что номера, по своему счастью, лишённый».
— «Хорошо ли вы представляете себе ту самую росскую землю, которую так жаждете освободить от нас, лживых, жадных, трусливых, ленивых, обеспокоенных одним только личным благоденствием? — Радио прятало добродушно выпяченные губы графа Придаля, и его слова звучали куда резче, чем когда он их произносил. — Да вы попросту не успели покамест понять, что по всей росской земле люди такие же, в точности такие же. Лживые? А кто не лжёт. Жадные? Да разумеется! Трусливые? До чрезвычайности — иначе бы взбунтовались гораздо раньше. Ленивые? Ещё бы. Только о себе и пекутся? Истинно так, но возможностей у них меньше, вот и всё различие. — Короткий щелчок означал, что здесь ленту разрезали и сменили. — Без Союзного правительства мы бы в болоте не сидели, мы бы в нём уже потонули. Так что оставьте вы росскую землю, с неё, паршивой, хоть бы шерсти клок — и на том спасибо…»
Люди перед Патриаршими Палатами ещё не слышали откровенности тех, к кому обращались: в отличие от Петерберга, в Столице пока не размещали радиодинамики на улице. Смешнее же всего было то, что и сами члены Четвёртого Патриархата наверняка ещё не успели ознакомиться с тем, как звучат в записи.
Опасно недооценивать силу слова — пусть даже не заверенного печатями, а всего лишь устного. Тем более опасно недооценивать её в наш век прогресса и стремительно развивающихся технологий.
Конечно, Росская Конфедерация сделала всё, чтобы этот прогресс замедлить. Если задуматься отстранённо, доходит до полнейшего абсурда: радиосвязь изобрели почти двадцать лет назад, а восемь лет назад во всех крупнейших городах отечества уже стояли непонятно для чего предназначенные вышки. По радио крутили музыку, постановки, но даже хроники в некоторых ыздах — как, в частности, и в ызде Петербержском — зачитывать отказывались, поскольку это «несолидно». Несолидно! Хэр Ройш наморщил нос.
До чего же бессодержательные поводы отказаться от новшеств выискивает себе тривиальная лень.
«Я никогда не был в Германии, — обратилось его перо к герцогу, — но слышал, что в вашей стране первейшей добродетелью почитают труд. Поэтому я решил взять на себя труд уведомить вас…»
Между радиовышками Росской Конфедерации не было налажено связи, они не складывались в сеть. Зачем, если Четвёртый Патриархат почитает такую форму обращения с народом ниже своего достоинства? Жителям Куя было не слишком интересно, что происходит в Кирзани (хотя как раз кирзанцы вели более чем осмысленное вещание, пусть и с местным колоритом), а фыйжевцы спокойно спали и без старожлебинских хроник.
До сегодняшнего дня.
Хэр Ройш отложил перо и, кинув взгляд на часы, потащил ползунок приёмника в сторону.
Старожлебинск он поймал почти сразу — сам по себе сигнал бы не добрался до Столицы, но сегодня все радиовышки Росской Конфедерации сменили режим вещания силами постепенно разосланных по городам умельцев из Второй Охраны. Теперь вышки не только посылали сигнал на ближайшие окрестности, но и подхватывали сигналы чужие, передавая их по всей стране — от Столицы до Фыйжевска.
Сегодня росы вдруг узнали, как живёт их отечество. Всё, целиком. И радиосигнал из Старожлебинска добирался до приёмника в башне с курантами через Спеченск, Новно, а потом и саму столичную радиовышку.
— …снова старожлебинские хроники, и мы позволим себе не тянуть. Господин Тарий Андреевич Кожгелижен, владелец всего металлообрабатывающего комплекса нашего любимого города, наконец-то объявил о помолвке с баронессой Селёцкой. По этому радостному поводу Городской совет также решил выступить с инициативой и обнародовал ряд указов, судя по всему, негласно обсуждавшихся в его кулуарах на протяжении последних недель. В первую очередь они касаются реорганизации самой структуры Городского совета: в частности, открытым объявлен Комитет по старожлебинскому хозяйству, который согласился возглавить упомянутый господин Кожгелижен… — сигнал вильнул в сторону. — …нического корпуса города Старожлебинска, объявил, что наш наместник, мистер Фьюри, тяжело болен и, цитирую, «не имеет обязательства комментировать противозаконные начинания». Источники, приближенные к наместническому корпусу, тем не менее, сообщают, что мистер Фьюри попросту сбежал…
И, вероятнее всего, сбежал недалеко: грозная Вишенька Ипчикова, вооружившись десятком солдат Второй Охраны, намеревалась его догнать. Мистер Фьюри был даже непреклоннее хэра Штерца. С Кожгелиженом же оказалось чрезвычайно просто найти общий язык: по отцу он был чухонцем, корнями уходил под Петерберг, а жажду поднимать промышленность разделял. В сущности, Старожлебинск оставался крупнейшим и наиболее пахуче цветущим городом Росской Конфедерации именно благодаря ему и двум его старшим братьям. Помолвка с баронессой Селёцкой, наверняка обустроенная хитрой Вишенькой, дала этой фамилии официальное право взяться за рычаги власти обеими руками.
Рука же хэра Ройша подтолкнула ползунок дальше.
— …что творится у нас, вы и сами знаете, дорогие кирзанцы, — еле-еле выкарабкался из помех раскатистый мужской голос. — Так вот я вам хочу сообщить, что не только у нас! Да, не только! Вот послушайте, послушайте, какой нам сигнал из Столицы переслали — это, значит, говорит граф Асматов, член Четвёртого Патриархата. — В приёмнике долго возились, выставляя плёнку с записью, совсем недавно прозвучавшей в Столице. — «Европы на пороге войны… — скрипел и трещал Асматов, — из-за чего городишки победнее, вероятно, вынуждены будут в буквальном смысле голодать…» — тут конферансье оборвал его и влез сам: — «Городишки победнее» — это знаете кто? Это, доложу я вам, мы сами и есть! Там дальше ещё один говорит — мы вам вечером запустим плёнку, сейчас тут… тут ведь горит… Но вы мне, братцы, так поверьте: он говорит, что, мол, пусть уж лучше мы поголодаем, чем война в Европах! Понимаете?!
Сигнал взвизгнул и оборвался. Хэр Ройш усмехнулся. Из Кирзани господа фаланги обеспокоенно писали, что город мечтает последовать примеру Петерберга: перерезать всех, кто плохо стоит, и объявить о своей независимости. Но хэр Ройш по этому поводу не переживал, поскольку подражательство роднило Кирзань с Петербергом. Ей не захочется идти наперекор старшему брату, ставшему столь ценным источником вдохновения, а петербержское происхождение оказалось лучшей рекомендацией фалангам-студентам, рискнувшим в Кирзань поехать.
Ползунок уткнулся в правый бок приёмника, но Куй и Фыйжевск молчали. Хэр Ройш пробежался по другим, менее значимым городам. В Супкове исполняли романсы — уже не первый день те звучали по радио с четырёх до пяти вечера. Это означало, что ситуация там пассивно-благоприятная: смены ключевых фигур не произошло, но старые согласны прислушиваться к колебаниям порядка. Тьверь молчала, воздерживаясь от вещания.
Со стороны могло бы показаться, будто хэр Ройш нарочно подгадал единый момент, когда по всем городам Росской Конфедерации старая власть окончательно бы перевернулась. Но это, само собой, было не так. Подобные процессы не могут разрешиться в один момент, даже если некто совершает выходящий из ряду вон поступок — как Твирин, расстрелявший Городской совет. Но ведь и после Твирина революция в Петерберге тянулась долго. Ровно то же самое происходило и в остальных городах отечества, а прямая патриаршая речь по радио призвана была даже не подстегнуть, а скорее скрасить этот процесс. Хэр Ройш активно вёл переписку и с Кирзанью, и с братьями Кожгелиженами лично.
Подобные процессы не могут разрешиться в один момент, но в то же время темп жизни нарастал, будто недавно вставший на рельсы поезд революции наконец-то сумел оставить перрон позади. Первое время в Столице Мальвину и Золотцу достаточно было встречаться со своими контактами раз в три дня; теперь же письма приходилось забирать ежедневно, и тех всё равно накапливалось по два десятка. Когда граф Жуцкой сообщил хэру Ройшу и Скопцову об участи, уготованной Петербергу, возможный конец родного города показался обоим концом света, но сейчас стало видно, что угрозу можно отвести, варианты — изыскать, до сведений — добраться, а ситуацию — вывернуть себе на пользу, и ужас отступил, как отступал когда-то ужас перед экзаменами, генералами и осадой. События настоящего и образы будущего мелькали, как цветные картинки в индокитайском бумажном проекторе.
А дальше будет только быстрее.
«…я решил взять на себя труд уведомить вас…»
— …хроника, — заговорил вдруг из приёмника Куй. — В городе выявлено очередное гнездо мятежников, вынашивавших планы убийства членов Городского совета. К мятежникам применены успокоительные меры, и сейчас они пребывают под стражей, где и останутся до частичной реабилитации. Вот их имена: Жельбицына Лада Власовна…
Хэр Ройш поджал губы. Куй был гордым городом, и именно он наверняка станет последним оплотом старого порядка. Это объясняло, почему молчит Фыйжевск: куйскую радиовышку некому было перенастроить на передачу сигнала, а ни один другой населённый пункт вещание далёкого Фыйжевска поймать не смог. Но самый восток отечества волновал хэра Ройша не так сильно — в конце концов, прямо сейчас в родные пенаты поспешали граф Жуцкой с дочерью. В ближайшее время Фыйжевск станет на карте одной из важнейших точек, поскольку это ключевой пункт торговли с Индокитаем, но и у Жуцкого, разгласившего третьим лицам наместнические секреты, не так много пространства для манёвра. Его стараниями с Индокитаем всё наладится. И тогда, окружённый переменами со всех сторон, не выдержит и Куй. В конце концов, граф Ильмешкин всё-таки соизволил ответить на письмо и завуалированно намекнул, что согласен пересмотреть городской кодекс в том случае, если пересматривать дозволят ему самому.
«Я решил взять на себя труд уведомить вас о том, что Королевскому Географическому Обществу, вероятнее всего, придётся в ближайшее время внести в атласы и компендиумы некоторые изменения».
Поставив точку, хэр Ройш поднялся и вновь заглянул в окно. Синих флагов на площади было меньше: люди побросали их, взбудораженные пересказами радио. Секретари из Патриарших палат тоже высыпали наружу и, по всей видимости, бранились со всяким, кто готов был побраниться в ответ.
Мятеж не нужен там, где достаточно смятения.
Парадная дверь гостевого дома напротив, подле штабных корпусов, отворилась, и оттуда выскользнула крошечная светловолосая фигура. Хэр Ройш не сумел бы разглядеть выражения скопцовского лица, но это не было так уж важно. Через четверть часа подробности станут известны.
Развернувшись на каблуках, хэр Ройш в который раз подошёл к часовому механизму. Это было опасно, но ему с самого первого дня хотелось прикоснуться к шестерням своими руками, а скоро такой возможности может уже не быть. Впрочем, послушав с минуту их цоканье, он от этой мысли всё же отказался: погибнуть, попав в часовой механизм манжетой, было бы чрезвычайно глупо, а понять, как тот работает, можно и без тактильного контакта. Достаточно посмотреть и подумать.
Вместо этого хэр Ройш вернулся к столу, а вернее — к расположенной над ним карте. Сперва он помышлял нарисовать орхидеи вокруг Старожлебинска и Кирзани, но этого ему показалось недостаточно, тем более что цветник пришлось бы развести и в россыпи городов помельче. Тогда хэр Ройш обмакнул перо и одной тонкой и ровной, как по линейке выведенной линией перечеркнул протянувшиеся через всю карту слова «Росская Конфедерация».
Он ещё не придумал, что написать вместо них, но сейчас его это не волновало.
